распространение в России имели иконы, изображавшие Христа с лицом здравствующего императора. Портреты действующих императоров имели обыкновение помещать наряду с иконами святых в красном углу крестьянских изб. И после безуспешной попытки Александра I пресечь традицию теократического восприятия фигуры царя рекрутский набор при Николае I проводился под девизом службы во исполнение святой воли «земного бога»[86].
Смысл царской власти в православии раскрывался через учение о теофании[87]. Еще в IV веке христианами гностического направления образ монарха отождествлялся с первоангелом – эоном, вечным первосвященником уровня Моисея. Ряд иудейско-христианских толкователей отождествляли его с небесным ангельским прототипом вечного священника Мелхиседека[88]. На эллинской почве, удобренной многочисленными легендами о божественном нисхождении в мир, ангел трансформируется в божество. Согласно интерпретации Т. Гэстера: «Царь – это Бог в настоящем моменте, но не в его протяженности»[89]. В фигуре царя объединялись две встречных мифологических идеи – обожествление человеческой и очеловечение божественной природы. Когда грань между двумя началами царской власти стиралась, происходили политические катаклизмы. В. Г. Короленко рассказывал, как один из сектантов противопоставлял русского Великого Государя и царя Польского, князя Финляндского, полагая, что первый стоит в православной вере, а второй пребывает в беззаконии. Еще в Древнем Египте ритуалом разделения божественной и человеческой природы власти фараона являлось его поклонение самому себе (т. е. фараон-человек поклонялся фараону-богу)[90]. Царский и императорский титул российского государя указывал на различные его ипостаси, соответственно, жреческий и воинский уровни. В народном сознании царь и император разделялись между собой. «У нас, мужиков, Царь, а у солдат Император», – говорили русские крестьяне. В народном гимне пелась слава православному царю, но не императору. При множестве народных пословиц о царях, пословицы об императорах у русского народа не существовали. Недовольство монархической общественности вызывало отсутствие в полном титуловании русских государей звания царь Всероссийский (в титуле присутствовали лишь царь Казанский, Астраханский, Польский, Херсонеса Таврического и Грузинский), тогда как правитель Московской Руси величался Царем Великия, Малыя и Белыя России[91]. Для раскрытия политических воззрений русских императоров показательно отрицательное отношение к царскому титулу Александра II и благосклонное Александра III.
Кроме сакрализации посредством обращения к мифологическому прошлому, освящение образа царя имело смысл в футурологической перспективе. Царь являлся антиподом князя мира сего. Обращает внимание, что дьявол носил княжеский, но не царский титул. Царем будет провозглашен узурпатор божественного престола – Антихрист. Православная империя являлась последним препятствием наступления антихристовых времен. В католической традиции восприятие власти было лишено такого содержания. Истоки различия заключались в том, что предание об установлении предапокалиптического тысячелетнего христианского царства католики переносили в будущее, а православные – в прошлое. Последние понимали под ним тысячелетнюю эпоху существования Византийской империи – от разрушения Рима вандалами в 455 г. до взятия Константинополя турками в 1453 г. Если для католиков приход Антихриста представлял отдаленную перспективу, которой еще должен предшествовать христианский мировой порядок, то для православных он «близ есть при дверех»[92].
Несмотря на то, что под самодержавной властью понималась независимость царя от чьего бы то ни было волеизъявления (русские цари презирали западных монархов за разделение ими властных полномочий с представительными органами), его правление ограничивалось религиозной традицией. Византийское право предписывало царю целый спектр поведенческих стереотипов. Запрещались любые политические предприятия, противоречащие правилам церкви. Светские законы, расходившиеся с церковными канонами, объявлялись недействительными. Как царь символически связывал божественную и человеческую природу, византийское право соединяло в единой системе законы и мысли // Армагеддон: актуальные проблемы истории, философии, канон. Для иллюстрации тезиса о нравственной ограниченности власти византийского императора Л. А. Тихомиров ссылался на историю правления императора Маврикия. Василевс не предоставил вовремя подкреплений одной из наиболее своевольных частей своей армии, попавшей вследствие того в плен, а затем долго торговался о выкупе пленных, пока тех неприятели не перерезали. Казалось бы, в политической истории известны и более греховные поступки, но страх кары Божией предопределил аномальное с точки зрения современных государственных деятелей поведение. «И вот, – повествует Л. А. Тихомиров, – начинается эпизод, которому нет примеров в истории. Маврикий пишет ко всем патриархам, епископам, святым пустынниками, и всех просит, чтобы они молились Богу о том, чтоб Он покарал его, императора, в здешней жизни, а не в будущей. Наступает зрелище невиданное и неслыханное. Вся церковь торжественно молится о наказании благочестивейшего императора достаточно сильно для искупления его греха. И вот, наконец, отдаленные восточные пустынники извещают императора, что молитва церкви услышана. Один отшельник имел видение об этом. «Господь, – извещали монахи, – принимает твою покаянную епитимью. Он допускает тебя и твою семью к вечному блаженству, но в этом мире ты потеряешь царство со скорбью и позором». Император, получив уведомление, воздал благодарение Богу и стал ждать наказания. Ждать не пришлось долго. В войсках вспыхнуло нелепейшее возмущение Фоки, ничтожнейшего по чину и негодяя по жизни. Император был схвачен со всей семьей… Да он – один из лучших полководцев армии – даже и не защищался… Кровожадный Фока приказал немедленно обезглавить всю царскую семью. По избытку жестокости все дети, семь человек, были казнены на глазах у отца. Маврикий видел, как слетали одна за другой головы сыновей его и только повторял за каждым ударом топора: «Праведен Ты, Господи, и справедливы суды Твои»… Последней слетела голова самого Маврикия…»[93].
Другой византийский император, Михаил Палеолог, национальный герой, освободитель Константинополя, не мог быть даже похоронен сыном, поскольку патриарх Арсений отлучил его от церкви за ослепление предшественника на престоле – василевса Ласкариса. Незаконное же отстранение иериарха привело к расколу арсенитов, не признававших патриаршее достоинство священнослужителей, поставленных на место низложенного патриарха[94]. Ограничение власти императора религиозными нормами, а не политической волей иных субъектов В. С. Соловьев определял как «диктатуру совести». В России также канонизировались царские обличители – митрополиты Филипп (Колычев) и Арсений (Мациевич)[95].
Согласно монгольской правовой традиции, оказавшей наряду с византийской существенное влияние на формирование русского политического сознания: «Все мог сделать хан, только не мог отменить Ясы Чингисхана», при возведении в сан его сажали на войлок и говорили, что в случае хорошего управления он будет счастлив, а при дурном – у него не будет и войлока[96].
Даже Иван IV совершенно не в деспотическом смысле понимал собственную власть. В ответе А. Курбскому он пояснял, что Русская земля управляется, во-первых, Божественным промыслом, во-вторых, представительством Богородицы, в-третьих, покровительством национальных святых, в-четвертых, традицией предков, и только в-пятых – великими государями. Царь не мог изменить традицию, почитаемую выше политической власти. Именно она освящала его самодержавный статус. Поэтому царь не вмешивался в компетенцию традиционных институтов, каковой, к примеру, являлась
