— Да, — сказал Смотритель. — Они обучат тебя управлять Флюидом. Это сложная и развитая наука, тонкости которой Небо держит в секрете.
— Небо контролирует нас? — спросил я.
— Ангелы не заинтересованы в контроле, — ответил Смотритель. — У них вообще нет своих интересов. Их единственная цель — оберегать мир.
— Зачем им служить нам? Почему они не возьмут власть в свои руки?
— Им это ни к чему, — вздохнул Смотритель. — Постижение тайн Флюида уничтожает не только низкие, но и высокие желания. Это отчасти происходит даже со Смотрителем. Прикасаясь к силе, создающей Вселенную, невозможно сохранить личные интересы. Иначе Флюид разнесет тебя в клочья. Ангелы, превращающие Флюид в небесную благодать, не могут желать чего-то иного, кроме всеобщего благополучия. Они хотят, чтобы все были счастливы — но предоставляют заботиться об этом нам самим. Их собственное счастье заключается просто в созерцании Флюида…
— На Небо можно попасть? — спросил я.
— Если ты Франц-Антон или Павел Великий, — усмехнулся Смотритель. — Тогда шанс есть.
— Детей учат, что Ангелов питает наша любовь к ним, — сказала Юка. — И наши молитвы.
— В некотором роде, — согласился Смотритель.
— Разве Ангелам нужны молитвы?
— Конечно. Это создает причину и повод для их существования. Они находятся в потоке страдающего бытия исключительно ради нас.
— Какое странное устройство мироздания, — сказал я.
— Если ты немного подумаешь над ним, — ответил Смотритель, — оно покажется тебе изящным и совершенным. Благодаря ему мир уже третье столетие находится в равновесии.
— Ангелы создают наш мир вместо медиумов Месмера? — спросила Юка.
— Не совсем так, — ответил Смотритель. — У них другие функции. Им больше не надо наводить галлюцинацию и затягивать в нее людей.
— Почему?
— Потому что в нее уже втянуты все, кто живет в нашем мире. Они в ней родились. Для них это единственная известная им реальность, и они даже при желании не могут перестать ее создавать… Видите ли, если бы во времена Месмера через портьеру, разделявшую Париж и Идиллиум, прошла не сотня-другая аристократов и бонвиванов, а все тогдашнее человечество, или хотя бы критическая масса людей — я не помню сколько, но это уже подсчитано, — то никаких медиумов-каталистов больше не понадобилось бы вообще. Люди поддерживали бы поле новой галлюцинации сами, уточняя и полируя ее своим новым коллективным опытом. Медиумам, наоборот, пришлось бы воображать Землю, чтобы туда можно было вернуться… Но такую эмиграцию в восемнадцатом веке, конечно, никто не хотел устраивать. Зачем в Эдеме сифилитики-санкюлоты? Хотя прежде нечто похожее происходило.
— Когда? — спросил я.
— Очень давно, — сказал Смотритель. — В Атлантиде. А потом — в Америке, еще до Колумба. Через проходы, открытые древними медиумами, в другой мир ушли целые народы, следы которых до сих пор безуспешно ищут земные археологи. Атланты даже взяли с собой свой остров.
— У них тоже был baquet?
— Нет, — сказал Смотритель. — Они пользовались другой технологией. Наркотические настойки, помощь духов и все такое прочее. Но принцип был тем же самым — коллективная визуализация, строго одинаковая для всех вовлеченных. Она создает новый мир в тени прежнего, и туда уходят беглецы… Я говорил про тень Ветхой Земли, откуда новому творению нельзя выходить, — но и новый мир, в свою очередь, способен отбрасывать тень на Землю. Многое, что происходит на Ветхой Земле, вызвано влиянием этих скрытых пространств.
— А где они находятся?
— Они не где-то, — ответил Смотритель. — Они сами в себе. Как и наш Идиллиум.
— У нас есть с ними контакты?
Смотритель отрицательно покачал головой.
— Мы им не интересны и не нужны, — сказал он. — Даже для жертвоприношений.
От этих слов повеяло чем-то настолько мрачным, что я не стал задавать дальнейших вопросов. Некоторое время мы молчали. Потом Смотритель поднялся из-за стола.
Мы с Юкой встали тоже.
— Мне пора, дети мои. В следующий раз, Алекс, мы встретимся наедине.
Он покосился на Юку. Та присела в придворном поклоне.
— Я утомила вас своей глупой бестактностью, Ваше Безличество. Мне нет прощения, но я уповаю на ваше бесконечное милосердие и прошу меня извинить.
— Отчего же, — ответил Смотритель, — мне очень понравилась наша беседа. Ты, вероятно, еще многое хотела спросить? Вероятно, тебе интересно, снимаю ли я маску, когда занимаюсь любовью? Это зависит от обстоятельств.
Юка покраснела.
— Три ноль, — сказал Никколо Третий.
Юка, к счастью, промолчала.
Помахав нам рукой, Смотритель шагнул в черное пятно на стене. Пятно колыхнулось, пропуская его, разгладилось и исчезло. Я опять увидел деревянную панель, гравюру с морской башней — и вспомнил, что уже давно не делал своих упражнений.
Интересно было, что Смотритель появился в комнате как бы из этой башни. Но это, конечно, могло быть простым совпадением.
— Ты его разозлила, — сказал я Юке.
Она посмотрела на меня с жалостью, как на ребенка.
— Как мало ты понимаешь в мужском сердце, Алекс. Хотя у тебя в груди такое же.
— И чего я, по-твоему, не понимаю?
Юка вынула из складок своей одежды крохотное зеркальце, оглядела себя и провела языком по губам.
— Я его сокрушила. Полностью и целиком. Его Страдальчеству конец.
— Наконец я вижу в тебе что-то человеческое, — сказал я. — Впрочем, этому вас тоже наверняка учили. Третий год, да?
Она засмеялась.
— Ты ревнуешь, и мне это приятно. Такому меня никто никогда не учил, клянусь.
— Тяжело работать красавицей?
— Очень, — вздохнула Юка. — Но все почему-то хотят.
VII
Однажды днем, когда Юка, по своему обыкновению, куда-то исчезла, а я выполнял свою рутинную медитацию над гравюрой Павла (теперь монах-наставник заставлял меня воображать постепенное строительство башни, затем — ее медленное разрушение силами природы, и так много раз подряд), в Красный Дом ворвался Галилео.
С первого взгляда я понял: случилось что-то жуткое. Галилео был небрит, непричесан и бледен, а его глаза были окружены темными кругами — таким я не видел его никогда.
— Алекс, мы едем к Смотрителю. У тебя минута, чтобы одеться.
Мне этой минуты хватило — сказалась привычка к фаланстерской дисциплине. Я быстро натянул черный мундир без знаков различия — в таком наряде можно было ехать куда угодно. Мы вышли во двор, и я увидел колонну из нескольких бронированных экипажей.
— Что случилось? — спросил я.
Галилео отрицательно покачал головой, давая понять, что говорить не надо.
Мы молчали всю дорогу. Галилео сверлил взглядом обшивку переднего сиденья. Мне было тревожно — и, чтобы развеяться, я разглядывал сонный счастливый мир за окном.
Ландшафт был чуден и немного грустен, как часто случается ранней осенью.
Обтекаемые гондолы ветряков, транслирующих Ангельскую благодать, казались не человеческой присоской к силе ветра, а, наоборот, могучими моторами, удерживающими разбухший монгольфьер нашего мира в небе.
В кукурузном поле бродило жирафопугало камуфляжной масти — их, я слышал, ввели весельчаки из Железной Бездны, убедив бюрократов из департамента Земли, что такая окраска пугает сильнее, ибо мнительные вороны решают, что к ним хотят приблизиться незаметно.
Возвращающиеся из школы мальчишки и девчонки катили по пешеходным дорожкам на велосипедах и роликовых коньках, скапливаясь на игрушечных светофорах — и там начинались короткие потасовки, завершавшиеся, как только загорался зеленый.
Бабочки кокетничали друг с другом в придорожных кустах. Кружевные облака прятали в себе солнце.
Почему-то я остро чувствовал полную беззащитность привычного миропорядка. Словно вокруг был милый и наивный рисунок на занавесе — а с другой стороны уже стояли актеры, готовые появиться на сцене. Что-то подсказало мне: спектакль будет мрачным.
— Алекс! — позвал Галилео, и я поднял на него глаза.
Вместо его лица я увидел черную маску, почти такую же, как на Никколо Третьем во время нашего последнего разговора. Галилео протянул другую складную маску мне, и я безропотно надел ее. Маска была легкой и удобной, совсем не мешала дышать, и через минуту я про нее забыл.
Мы приехали на базу службы безопасности, окруженную стеной колючих кустов. Сначала мы долго петляли среди пакгаузов с двузначными номерами, а потом кортеж затормозил возле круглой башенки со шпилем, похожей на ступу вроде тех, что Железная Бездна ставит на городских окраинах. Вокруг стояла охрана.
Внутрь вошли только мы с Галилео.
Внутри ступы оказалась ведущая вниз лестница. Мы спустились довольно глубоко под землю, вышли на узкий перрон и сели в маленький стальной вагончик, чем-то напоминавший блестящую деталь огромной швейной машины. Он помчал нас по длинному туннелю.
