- Бей! - приказал Афанасий, растягиваясь на палубе и пристраивая пищаль. - Серега! Копылов! Вперед гляди, ищи проход!
Неудобно сыпать порох на полку, трудно целиться с качающегося борта, но вот ствол находит кучку всадников. Щелкает кремень, желто-красным огнем освещается часть борта, раздается грохот...
- Ал-ла-ла-ла! - истошно визжат на берегу. Гремит вторая пищаль. Брань, выкрики гребцов.
- Влево, черти! - надрывается Копылов, и видно, как он натягивает лук, чтоб пустить и свою стрелу.
Слышен гневный голос Хасан-бека, грозящего кому-то... Кому? А, ладно! Пуля не лезет в ствол, дьяволица! Надо другую... Скорей... Скорей... Эх, ладья бы проскочила! Она же легче!.. Ну, вот... Теперь порох... Ага!
Опять вспышка, и опять визг на берегу.
Встав на колено, Иван Лапшев бил из лука по мчащимся конникам. Сначала, когда свистнули татарские стрелы, руки его дрогнули. Потом он увидел, как стреляет Никитин, как бьют по врагу товарищи, спустил тетиву сам, вытащил вторую стрелу, и страх его прошел. Бояться было некогда. Он стрелял и стрелял, стараясь лучше выцелить татарина, сильнее натягивая упругую тетиву.
Видно, русские стрелы и пули настигали ворогов: на берегу слышались болезненные выкрики. Это доставляло Ивану злую радость.
- На, жри! На, жри! - кричал он, посылая свои стрелы. Совсем забыв об опасности, Иван поднялся во весь рост. Так казалось удобнее...
Он не почувствовал боли, только изумленно ощутил, что не может крикнуть, и с удивлением увидел, как летит на струг огромный и ослепительно яркий месяц. Потом под его руками что-то затрещало, он услышал тихий крик и догадался: клетка. Олена Кашина, кланяясь, поднесла ему чару вина, но он не мог оторвать рук от прутьев клетки и растерянно, жалобно улыбнулся ей, и сразу уронил голову за борт, уже ничего не видя и не слыша. Одна стрела вошла ему в сердце, вторая пробила горло...
- Уходим! - услышал Афанасий голос Копылова.
Никитин оторвался от пищали, оглянулся. Левый берег перерезала широкая протока. Струг сворачивал в нее. Левобережный отряд татар заметался: видно, им не было дороги дальше.
- Нажми! - резко крикнул Никитин. - Весла, нажми! Парус ставьте! Ветер наш!
В поднятом парусе закачалось несколько стрел, но струг сразу прибавил ход, и крики татар стали удаляться.
- Где ладья? - крикнул Никитин.
Ему никто не ответил. Он повторил вопрос. Откуда-то с кормы пробрался Юсуф. На нем не было шапки, курчавые волосы шемаханца падали на лицо.
- Ладья на мель села, - задыхаясь, выговорил он.
- Что? - поднялся Никитин. - Врешь! - и тут же увидел лицо Копылова.
- Ваньку... - сказал Серега.
Никитин повел глазами по палубе и увидел перевесившееся через борт тело. Бросив пищаль, Афанасий ринулся к нему.
- Иванка! Иван!
Парень не отозвался. Никитин легко поднял обвиснувшее в руках тело, заглянул в лицо убитого. Растерянная улыбка окаменела на приоткрытых губах Ивана, в открытых глазах холодно сверкнул месяц.
Копылов, бережно подхватив труп, помог опустить его на палубу, закрыл Ивану веки.
- Не поможешь ему, - сказал он. - А умер хорошо.
Никитин шумно выдохнул из груди воздух, отвернулся. Копылов положил ему на плечо руку:
- Афанасий, не первый раз плывешь... Ты подумай лучше, как с ладьей быть?
- Парень-то какой... Моя вина!
- Эх-ма!.. Не тебе одному жалко. О живых думать надо! Ведь уходим, а наши там...
Никитин очнулся. Струг, качаясь, шел угоном. Гребцы с хриплым уханьем били веслами. Поросшие густыми зарослями берега рывками кидались назад.
- Как же воротишься? - спросил Афанасий Копылова. - Так мы и струг потеряем... Да, может, еще и проскочила ладья-то?
Копылов помолчал, потом опустился возле борта, положил голову на клетку:
- Разор, значит.
И заскрипел зубами.
Хасан-бек торопил, менял гребцов, ни разу не сошел с палубы до рассвета, когда, наконец, показалось, что отплыли далеко и опасность миновала.
Но тут, едва стало развидняться, случилось непоправимое. Струг, уже выходивший в устье, с разбегу налетел на мель. Его словно выкинуло из воды. Задрав нос, он резко завалился на левый борт. Покатились клетки, попадали и закричали люди. Весла правой стороны повисли в воздухе. Гребцы по привычке еще раза два взмахнули ими, - со стороны струг напоминал подбитую птицу, бьющую в агонии крылом.
- Снимать! Сходи в воду! - закричали на палубе. Но снять струг не довелось. Татарский отряд возник на берегу внезапно и бесшумно, словно и не пропадал никуда.
Копылов первый увидел астраханцев и опустил руки... Татары, грозя луками, хлопая плетями, окружили струг, согнали всех на берег, опутали судно веревками, впрягли коней и потащили корабль вверх.
Русских и шемаханцев заставили помогать лошадям.
- Зачем бежал? - нагибаясь в седле, спросил Никитина угрястый, со шрамом на лбу татарин, в котором тот сразу признал их проводника. - Сказали, как рыбка плыть будешь... А рыбка в загородь плывет!
Татарин тонко захохотал, завизжал, довольный своей шуткой, а потом поднял плеть и сильно, со злобой ударил Никитина по голове...
Корабль тащили недолго. Известными татарам протоками добрались до главного отряда быстро. Здесь же стояла и ладья, засевшая, как теперь увидели, на езу.* Ее уже разграбили. На берегу, в траве, валялись распоротые тюки, выпотрошенные сундучки. Пленных сбили в одну кучу. Окровавленный Матвей Рябов шепнул:
______________ * Ез - загородка из крепких бревен для рыбной ловли. Езы часто перекрывали всю реку.
- Все взяли... Мы думали - хоть вы ушли...
Хасан-бек принялся требовать, чтоб его провели к хану, достал свой фирман, тыкал в нос страже. Татарин в богатой шубе остановился, послушал посла, принял фирман, подержал вверх ногами, а потом разорвал и швырнул по ветру.
- Чего смотрите? - затопал татарин на стражу. - Бери!
Хасан-бека ловко повалили на землю, выдернули из шубы, надетой на кольчугу, из сапог, содрали тюрбан. Он только покряхтывал и через минуту уже сидел на росистой траве в одном исподнем, босой, без перстней и ошеломленно открывал и закрывал рот, как выброшенная на сушу рыба. Другие татары сноровисто обшаривали русских и шемаханцев, вывертывали карманы, лазили за пазухи, снимали кафтаны и халаты, какие глянулись им.
Со струга тащили ковры, ларцы, клетки с птицами, мешки.
Тело Ивана бросили с размаху в воду. Оно упало возле берега с тупым всплеском.
Никитин не удержался, когда грабитель ухватился за Оленин науз, ударил татарина по руке. Его тотчас повалили, стали избивать, но науз остался у Афанасия.
Потом вдруг татары кинулись в сторону на крик Васьки.
Сокольничий словно одурел. Он и во время боя и во время бегства только об одном пекся - о своих кречетах, а тут совсем рассудок потерял. Налетел на татар, тащивших клетки, стал отнимать птиц. Мордовали Ваську до полусмерти.
Вскоре грабеж кончился. Татарин в богатой шубе опять появился возле пленных, объехал их на коне, стал тыкать рукой то в одного, то в другого русского.
Тех, на кого он указывал, оттаскивали прочь. Выдернули из кучки Илью-бронника, трех московских.
Потом татарин, ломая язык, крикнул:
- Нечестивые убили нашего брата... Четырех берем себе ваших... Уходите вниз!.. Вверх не пустим, весть подавать в Сарай не пустим!
- Ладьи отдай! - попросил кто-то.
- Ладьи не дам, себе берем. Вам лодки даю. Вон стоят. Уходи!
- Товарищей взять надо! Убитых-то...
- Бери, уходи!
Из группки пленных раздался крик бронника:
- Жене скажите... сыну! Братцы! Скажите... спасете, может...
Галдевшие татары погнали пленных прочь. Несколько коней потянули струг и ладью к Астрахани. Еще через несколько минут ускакали остальные воины. Ограбленные остались одни... Никитину бросился в глаза сундучок Ивана. Возле него валялись две иконки, какое-то тряпье. Афанасий поднял иконы. Одну он уже видел. Со второй, которой так восхищался генуэзец, на него посмотрело нежное, улыбающееся лицо Олены...
Могилу Иванке рыли на бугре, каких немало уходило здесь от Волги в Астраханскую степь. Земля была плотна, поддавалась с трудом. Приходилось поначалу рыхлить ее корягами. Яма углублялась медленно. Микешин дернул Афанасия за рукав:
- Побыстрей бы, ребята! Уйдут шемаханцы одни, куда мы тогда сунемся?
Афанасий промолчал, продолжая рыть. А Серега Копылов не выдержал, сорвался:
- Что ж, воронью на расклев товарища кинуть?
Микешин задергался, зашипел, брызжа слюной:
- О вас пекусь!
Уже совсем рассвело. С вершины бугра в сумеречном, призрачном свете виднелись неясные очертания ближнего берега, темные купы ветел, серая степь и неподвижные группки людей у подножия бугра.
Незаметно приблизились другие купцы. Матвей Рябов отодвинул Копылова:
- Ты устал. Да-кось я.
Никитина сменил шемаханец Юсуф. Он протянул руку, и Афанасий молча отдал ему корягу.
Никитин спустился с бугра: хотелось нарезать для могилки дерна. Ему удалось найти местечко с плотной, частой травой. Попробовал ковырять дерн пальцами, потом палкой - ничего не получилось. Он разогнул спину. По груди стукнул крест. Никитин машинально тронул его, поправил. Крест у него был большой, медный. Постоял неподвижно, потом, сжав губы, стянул крест через голову, встал на колени. Медь резала дери хорошо.
