Крестьянский сын из рязанских глубин Иван Мясопьянов обладал двумя уникальными чертами характера. Во-первых, ему претило сквернословие — никто никогда не слышал в его устах матери-щинской, густо-поперечной. Предпочитал переходить на «вы», и от подобных переходов трепетали лихоимцы и халтур-трегеры.
Второй уникальной его чертой было влечение к драматургии. Среди военных документов на его огромном письменном столе всегда находилось место для сброшюрованной пачки бумаги, и он то и дело, даже издалека, бросал алчные взглядики на эту пачку. Эх, думал он, эхма! Закрыться бы на тройку дней! Катать бы страницу за страницей! Читать бы их полудюжинами моей Котьке! Показывать в лицах!
Недавно в Булгарах случилась сенсация: самый могущественный в округе генерал пришел в местный драмтеатр с комедийно-героическим сочинением «Вынужденная посадка». Некий энский экипаж совершал перелет на гидроплане с Байкала на Волгу. Повсюду сияло солнце и отражалось во множестве больших и малых резервуаров. Все три летчика были в отличном настроении. Ели шоколад, напевали песенку «С утра просил вас я о свиданье», делились секретами личного характера. И вдруг все разразилось всякими доннерветтерами: мрак, вспышки, раскаты. Ничего не оставалось, как приводниться на первом попавшемся болоте.
Вляпались в камышовую жижицу, скособочились, заглушили моторы. Всю ночь пилоты не спали: сначала переругивались на русском, чувашском, марийском и лоураветландском. Потом на крыле варили суп из шпротов. И наконец уселись рядком и раскурили свои трубочки.
Знаете ли вы мордовскую ночь? Нет, вы не знаете мордовской ночи! Поют, поют в заливных лугах олимпийские лягушки Аристофана. И только лишь время от времени казалось авиаторам, что иногда сквозь заливистое пение холоднокровных доносится лирическое трио пышущих мечтою дев. И наконец все заснули: и те, которые вытянулись на крыле, и те, что дребезжали перепонками в камышах, и только лишь девичья группа набирала все больше экзальтации.
В шесть утра стало вздыматься солнце, и на фоне зари обозначились три красивых силуэта женских колхозных бригадиров; один силуэт был из механизаторского отряда, второй из отряда конной тяги, третий из мясо-молочного сектора. Ну а далее, конечно, пошла разыгрываться qui pro quo колхозно-авиационная комедия с некоторым налетом Голливуда и примесью Шекспира.
Акси-Вакси довольно долго не мог забыть свой первый поход в театр. Началось с того, что сияющая тетя Котя прибежала домой и выхватила из ридикюля стопку каких-то бумажек. «Дети, собирайтесь, мы получили полдюжины контрамарок!» Он знал, что такое марки, однако к этому слову никак не приклеивалась «контра». Потрясенный, он видел в театральной толпе множество девушек в крепдешине и в штопаных чулках. Сквозь эту толпу под аплодисменты шествовал большущий генерал в кителе с правительственными наградами. Это был тот самый, невероятный, который не раз увозил из дома тетю Котю. Она мелькала там и сям, ее все знали, и мне казалось, что часть аплодиментов была адресована ей. Их всех, контрамарочников, усадили на каком-то балкончике, который назывался «ложей». Разве это не от слова «ложить»? Почти с самого начала началась сплошная смехота: кто-то бухнулся, кто-то шлепнулся, кто-то чем-то подавился, а кто-то даже пукнул. Мы прямо в ложе умирали до икоты. Один какой-то дядька в рубашке с кушаком, вроде бы по роли председатель колхоза, говорит: «Геморрагические усилия», а генерал встает в свой ложе и поправляет: «Гомерические усилия, товарищ народный артист Колосятников, отнюдь не геморрагические!» От этой поправки народный артист поскользнулся, разрыдался и больше уже до конца спектакля без костылька не появлялся, а публика еще пуще захохотала.
В перерыве Акси-Вакси обомлел, увидев чету Чечельницких. Эти супруги, очень похожие друг на друга как надбровными дугами, так и горделивыми носами, жили в глубине аргамаковского квартала, занимая там, по слухам, большую квартиру с драгоценной библиотекой военных тайн. Ежедневно их подвозили с работы на Глубоком озере в монументальном «ЗИСе», слегка дребезжащем своими крыльями и фонарями. В хорошую погоду они покидали автомобиль и совершали, как говорят, моцион для эмоций. Он крепко брал ее под локоть, а она вольготно располагала над таким генеральским кренделем свою левую грудь. Шли, подняв подбородки, никого не замечая.
Однажды Акси-Вакси, вывернув из-за угла, въехал важному сотруднику лбом в середину живота. Тот успел ухватить его за ухо и закрутить указанный орган двумя пальцами, которые небось на работе крутили и не такое.
«Ты кто таков? — восклицал Чечельницкий. — Какое ты право имеешь носиться здесь по-собачьи?» «Успокойся, Арсений, — любовно сказала супруга. — Подобного гамена мы не знаем и знать не хотим. А теперь отшвырни этого гамена своей недюжинной рукою. Вот так, мой друг».
С тех пор Акси-Вакси казалось, что буржуазного вида субьект постоянно останавливает на нем свой взыскующий взгляд. Однажды он даже заметил, что товарищ Чечельницкий, прячась в тени одного из подъездов, поглядывает на него из-под мягкой шляпы и делает какие-то заметки в маленьком блокнотике.
И вдруг эта удивительная чета вновь выплыла перед ним в круговороте театрального фойе. Сделав несколько кругов, они подошли к коммерческому буфету и заказали ситро. Акси-Вакси спрятался за портьеру из рытого бархата, чтобы подслушать их разговор. Ничего не было слышно, кроме: «…Мясопьянов… эта Котька Котельник… ну, что ж… Лопе де Вега… до конца войны никто… экое бесстыдство… устроить допрос… ах, Виссариония, ну ты же понимаешь… до конца войны никто…»
После третьего звонка Акси-Вакси вылез из-за портьеры и успел понюхать недопитую бутылку ситро. Пахло смесью чечевичного супа и капель датского короля.
Во втором отделении было не так смешно, потому что вступила в ход сталинская животворная, никоим образом не живодерная, идеология. Колхозники стали помогать летчикам, а летчики колхозникам. Вся тягловая сила колхоза, то есть трактора, полуторки, а также быки отменных производительных качеств, участвовала в буксировке гидроплана из трясины на чистую воду. По ходу дела летчики интересовались, как удалось в таких отдаленных местностях вырастить трех превосходных невест в лице певучих бригадирш. Очень долго публика, а также труппа никак не могли разобраться, как распределить по ролям пилотов и девушек. Возникал кризис жанра и конфликт патриотизма. Наконец разобрались. Вот тут надо было бы объявить второй перерыв, чтобы после него перейти к апофеозу любви и всеобщей верности, но этого не произошло. Начали сразу окончательно объясняться, а в темное время суток натыкаться на трудно различимых персон. В конце концов, приходя к завершающей персонификации слов и поцелуев, открыли общую свадьбу и не менее пятнадцати минут валяли дурака за столами, а потом все молодожены полетели на освобожденном гидроплане прямо на Всесоюзную спартакиаду физкультурников, осененную портретами любимого вождя. В воздухе неслись летние семена и споры. Трудящиеся Западных Украин и Восточных Польш радостно встречали сибиряков и волгарей. Взращенные в семье народов чуваши, мордва, марийцы и удмурты совместно с булгарами, коми и карелами вздымали сталинские знамена угро-финского единства. Войнами на арене Европы даже и не пахло, напротив, пахло хорошими чаями, кофеями и прочими колониальными пиршествами, а стало быть, и романтическими свадьбами воздушно-морских ребят и механически-луговых девчат. Ну а вокруг, конечно, залихватски выплясывало наше будущее, то есть детский сад.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
