«Фирочка, нужно все это устроить кон-фи-ден-циально, согласны? Иван — натура пылкая, как истинный представитель нашего великого народа. Нужно устроить кон-фи-ден-циальный ужин, предположим, у нас, за нашим историческим круглым столом красного дерева, согласны? Кон-фи-ден-циально познакомить Ивана и Сэсиль. Проверить, промелькнет ли между ними электрическая искра, вы согласны? Уверена, что ваша дочь произведет на него самое серьезное впечатление. Кстати, кто ее отец?» Фира Рувимовна вспыхнула своими ближневосточными очами: «Котя, ее отец, кон-фи-ден-циально говоря, никакой не еврей. Он кубанский казак-иудей. Бороздит тылы фашистского зверя. Ах, я представляю, как будет счастлив Гермоген, узнав об этом браке!»
Ей понравилась идея организации кон-фи-ден-циального ужина на квартире Котельников. Вряд ли кто-нибудь из соглядатаев-сотрудников заподозрит, что она устраивает прием для генерала.
«Итак, за работу! Только без спешки! Конфиденциальность — это главное! Мясопьянов должен быть поражен и изяществом, и богатством вашего стола. Ксения должна возглавить наши начинания. Я пришлю к ней на помощь своего поваренка». — «Моя мама Ксения — это мастер домашней выпечки и организации закусок». — «Завтра же присылайте ко мне вашего Акси-Вакси. Я отвешу ему пять килограммов пшеничной муки!»
Тетка моя едва не падает в обморок: пять килограммов пшеничной муки — да ведь это же сущее чудо! За все годы войны ни в одном магазине не продавали, в том смысле что не давали на карточки никакой муки. Только позднее, к самому концу побоища, стали иной раз оповещать население, что в связи с бесповоротными победами нашего оружия в сочетании с триумфальными салютами будут происходить выборочные снабжения мукой. Население должно заблаговременно сорганизоваться в хорошо координированные очереди. Продажа муки не будет превышать одного килограмма на члена семьи.
Мы вставали в пять утра и всей семьей в утреннем мраке направлялись к нашему ближайшему магазину, воспетому народом Карла Маркса в таком стихе:
Эй, Валей, приезжай скорей!
На углу «Бакалей»,
Вход со двора,
Будет чумара.
Вся улица с ее трамвайными путями была покрыта то ли резво, то ли сонно стремящимися к «Бакалею» фигурками стариков, женщин и детей, закутанных в пухлые оренбургские платки. Очень быстро организовывались очереди. Народ разбирался на сотни. Сотенный каждому члену сотни, всем нашим иждивенцам, чернильным карандашом писал цифры между большим и указательным пальцами. Стояли часами, а то и днями, на ночь оставляя у костров дежурных. Мне очень нравились ночные дежурства. Все чудились какие-то акции Большой Волжской войны, иными словами, шла удивительная дремота.
Однако это все будет еще в будущем, а во времена «кон-фи-ден-циального ужина» даже и не пахло выдачей муки на руки иждивенческому населению. В те времена я получил шестикилограммовый кулек с английскими буквами, положил его на санки, привязал и помчал во всю прыть, напевая песенку из репертуара Леонида Утесова «Хорошо в степи скакать, свежим воздухом дышать, лучше прерий в мире места не найти!» Дома со словарем прочитаю все эти ленд-лизовские надписи. И вдруг меня посетила странная мысль: что же получается, нам сквозь фашистский стальной кошмар наши союзники посылают большой ассортимент продуктов, а мы, население, многих предметов и в глаза не видели?! Вот, например, кульки с мукой, их, очевидно, прячут по кладовым разных межкустовых столовых, а выдают только по чрезвычайному блату для непонятных целей. А ведь такие странности могут привести к вспышке Большой Волжской войны. Польская армия, например, такой дискриминации не поймет. То же самое может произойти в полку французских летчиков. В конце концов и тяжелые мониторы[1] Волжско-Каспийской военной флотилии могут выйти курсом на Юг для обогащения своих трюмов первостатейной персидской мукой!
Подготовка к конфиденциальному ужину шла без суеты и без спешки. Даты переносились все ближе и ближе к весне, потому что героический генерал то и дело отбывал в какие-то невероятные приключения — то на остров Врангеля, то на острова Капитана Кука, то в партизанскую армию, дислоцированную в районе Гродно, то в зону высадки на Сицилии, а возвращался как ни в чем не бывало в наши Булгары, где все подрастало чудом уцелевшее детское население.
Мне шел двенадцатый год, и я, конечно, не очень-то соображал, какое событие приближается к стенам нашего дома. В равной степени я не очень-то соображал, что означает иногда долетавшее до моих ушей слово «кон-фи-ден-циаль-ность». Время от времени меня отправляли в столовую без вывески, и всякий раз я возвращался на Карла Маркса с каким-нибудь кулечком или сумочкой, что позволяло мне воображать себя каким-нибудь кораблем северного конвоя.
Тетка теперь подолгу возилась в «конфиденциальном» чуланчике, который ей удалось обустроить в коридоре возле наших дверей. На дверь чуланчика она навесила замочек и с ключиками от этого замочка, похоже, никогда не расставалась. Между тем вокруг бурно началась весна 1944 года. Вокруг помоек зазеленела трава. Липовый цвет бурно произрастал, стараясь, очевидно, преодолеть запах дерьма. С крыши аргамаковской террасы Акси-Вакси видел большой периметр зацветшей округи, включая даже кусты сирени вокруг военного склада, на дворе которого все время играли в «валитбол» в сапогах на босу ногу. Корабль входил в благодатную зону пассатов.
Савочко и Шранин поднимались из трюма на палубу, то есть на аргамаковскую террасу. Один из них недавно стал косым, а второй — хромым, что помогло обоим избежать призыва. Показали друг другу маленькие метки с изображением черной кошки, хотя могли бы уж этого не делать: знали друг друга как облупленных.
«Слышь, вчера Майку Шапиро зажал за дровяниками, — похвастался Боб. — Чуть штаны с нее не стащил». «А чё ж не стащил?» — поинтересовался Шранин. «А чё она, стрёмная такая, не дает? Отскочь, говорит, Савочко, а то по зубам врежу!» Шранин глубоко вздыхает: «Эх, надо ее на пару сработать; хромой с косым — заделаем интеллигентку!» Савочко глубоко вздыхает: «У тебя, Шранин, собственной фамилиёй изо рта пахнет». Шранин сделал какой-то резкий жест: то ли дернул друга за какое-то место, то ли поддел сапогом: «Ты, Савочко, даже не представляешь, как я тебя ненавижу!»
Потом они закурили «трубку мира» — я знал эту смесь «Беломора», «Герцеговины» и крутого булгарского кулчака — и вполголоса стали обсуждать, как взять котельниковский чуланчик, откуда так заманчиво попахивает ленд-лизом, и как — кому — одномоментно сбыть. Так предлагал Савочко, однако Шранин предлагал иначе: «Давай, Сав, спрячем все это добро под стеной и будем понемногу поедать, а? Избавимся от туберкулеза». «Никакого туберкулеза у меня нет», — еле слышно рявкнул мускулистый Боб. «А у меня есть, кавернозный, с бациллами, — канючил Шраня. — Что же тебе, друг все равно что портянка?» «Ну и балда ты, чистая балда, — обрывал Савочко. — Забодаем шамовку, а на гроши оружие купим у Аслана. С оружием всегда будем при качественном питании, понял?»
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
