Польки-сахалинки по-прежнему интересуются всем, что происходит в России, читают русскую литературу, особенно все, что касается Сахалина. Так, пани Луция прочла перевод из журнала романа Валентина Пикуля «Каторга», была буквально шокирована вольным обращением автора с фактами. Все в романе было надумано, точнее говоря, выдумано.
Я скромно умолчал о том, что был морально убит по прочтении «Каторги». Да, Валентин Саввич, автор исторических романов, был превосходным писателем, однако его фантазия почти всегда превосходила разумные пределы. Это многократно подчеркивали историки.
Мне, сахалинцу, дико было читать эпизод о том, как два пьяных каторжанина пытались протиснуть в дверь трактира огромную камбалу, чтобы там ее пропить. В Охотском море камбала не больше средней сковороды. Или такой эпизод: русские солдаты, сидя в окопах северного Сахалина, якобы рассматривали далекий материк. Чушь! Материка с Сахалина и в бинокль не разглядишь. Без смеха невозможно было читать о том, что во время плавания один отъявленный бандюга, которого везли в клетке, сумел произвести замену — посадить вместо себя студента, сам же взял его имя и фамилию. Опять нелепость! Каждый каторжанин прибывал на Сахалин со своим статейным списком. Каждого встречала и проверяла специальная команда. Таких чудо-нелепостей в романе «Каторга» было не счесть.
Пани Луция тоже не могла сдержать смеха, читая о том, как каторжная администрация, видя приближение японских войск, вооружила русских заключенных и каторжан-поляков, и они стали геройски защищать Сахалин от японцев. Не было такого! Большей нелепости выдумать было просто невозможно. Когда японские войска оккупировали Северный Сахалин, первым делом они освободили поляков, помня, что именно Польша в 1903 году оказала материальную помощь Японии, пострадавшей от жестокого наводнения. Японские генералы постоянно благоволили польским ссыльным. Они оказали помощь в строительстве католического храма, школы, японцы вместе с поляками встречали Новый Год, все католические и японские праздники, а всех, кто желал, они отправляли на родину, в Польшу.
Если поверить Пикулю, — сказала пани Луция, — поляки и русские каторжане сражались против японских войск. Бред! Где логика? Нужно было не фантазировать, а хотя бы приблизительно знать обстановку. Разве могли каторжане защищать своих угнетателей? Да им и ружья нельзя было доверить, они мгновенно перебили бы охрану и начали переправляться на материк, на Большую землю, как тогда говорили, хоть на арбузной корке. Однако уважаемому писателю подобные мелочи не мешали фантазировать на радость непосвященным.
В дополнение к интересному рассказу очевидца, пани Луция преподнесла нам подарок — редчайшие фотографии тех далеких лет — встреча Нового Года японских и польских друзей, польские магазины, костел.
Здесь же, на вечере, по моему предложению, было создано сахалинское землячество в Варшаве. В его члены могли вступить те, кто имел отношение к далекому русскому острову. Вскоре такое землячество было создано, а в память о нем я до сих пор храню бесценные фотографии — подарок дочери польского политкаторжанина.
АНАТОЛИЙ РЫБАКОВ
Абхазия, Пицунда
Смерть всегда неожиданна. Вот и в этот раз. Радио кратко сообщило: «В Америке, после тяжелой операции на сердце, на восемьдесят седьмом году жизни скончался известный русский писатель Анатолий Наумович Рыбаков». И все. Как когда-то написал Степан Щипачев: «Две даты и тире, что их соединит, в один лишь сантиметр всю жизнь мою вместит».
Анатолий Наумович Рыбаков! Я впервые встретился с ним на пляже, в доме творчества писателей, в солнечной Пицунде. Он ровно в полдень появлялся среди отдыхающих в махровом халате, прямой, строгий, неразговорчивый. Сбрасывал халат, решительно входил в воду, независимо от погоды, плыл в открытое море. Заплывал так далеко, что жена его начинала волноваться. Когда он возвращался, жена обтирала его полотенцем, и Рыбаков вновь уходил с пляжа. Его манил рабочий стол.
Обычно в три часа дня дом творчества замирал. Труженики пера отдыхали. А я, не желая тратить драгоценное время отпуска, бродил по берегу, любовался морем. И так получилось, что Анатолий Наумович тоже в это время гулял. Невольно мы разговорились. Прогуливаться по берегу моря вдвоем было конечно, приятней, чем одному. Но… для меня Анатолий Рыбаков был мэтром, а я для него просто попутчиком.
Узнав, что я из Липецка, Рыбаков неожиданно оживился, разговорился. Стал вспоминать годы юности, когда он провел лето в нашем городе, запомнил духовой оркестр в парке, на берегу реки Воронеж, завод «Свободный Сокол», ребят из ФЗО.
Так началось наше сближение. К счастью, я в то время уже успел прочитать и полюбить и «Кортик», и «Бронзовую птицу», и «Водителей». Но шли дни, и Анатолий Наумович, такой строгий, независимый ни от кого, оказался необычайно мягким, чутким собеседником, никогда не позволявшим ставить себя выше самого рядового писателя или просто обывателя. Шли дни, Анатолий Наумович продолжал оказывать мне знаки внимания, даже вызывал меня на традиционные прогулки. Человек, много переживший на своем веку, он не спешил раскрывать душу. Но, мало-помалу проникался, видимо, симпатией к моей скромной персоне.
Как-то раз мы зашли в грузинское кафе, чтобы отведать турецкого кофе. Кафе было почти пустым, в жару здесь вообще мало кто появляется. Над нами был своеобразный потолок из виноградных лоз, и янтарные кисти свешивались ровными рядочками, образуя уникальную картину юга. Тихо играла национальная музыка. И вся эта обстановка подействовала на нас обоих. Захотелось потолковать о наболевшем.
— Почти десять лет назад, — неожиданно разоткровенничался Анатолий Наумович, — я написал главный роман моей жизни «Дети Арбата».
— А где его можно прочитать?
— Где? Нигде! — лицо Рыбакова враз погрустнело, острые складки резче обозначились на лбу и около губ. — Даже роман «Тяжелый песок», который, понимаете, Анатолий, я знаю, переведен на 36 языков народов мира, у нас в урезанном виде напечатал только один журнал.
У меня на языке так и вертелось: «Что происходит? Почему?». Однако Рыбаков опередил мой еще не названный вопрос.
— Очень острые темы поднимать в нашей стране пока тяжко, очень тяжко. Мне в ЦК прямо сказали: «Анатолий Наумович, ваши последние романы значительны, но… стоит ли подливать масла в огонь? Сами понимаете, за рубежом только и ждут момента, чтобы, используя ваши романы, вцепиться в политику партии».
— Вчера я случайно слышал, как один солидный писатель жал вам руку, поздравлял с каким-то успехом.
