Время шло. Послышалось шипение часов перед боем. Определенный им час настал. Граф поднялся, взял пистолет и подошел к кровати, чтобы не упасть прямо на пол. Глупая предосторожность для того, кто настолько хладнокровен, что может решиться на самоубийство!
Прозвучал первый удар полуночи… Он не спустил курок.
В течение почти двух минут били часы, а Гектор все еще стоял около кровати и держал пистолет у виска. «Кажется, я боюсь?» — подумал он.
Действительно, он боялся, но не хотел в этом сознаваться. Граф положил оружие на стол и снова уселся у огня. Руки его дрожали.
— Это нервы, — сказал он себе. — Это пройдет…
И Треморель дал себе еще час отсрочки…
Он делал неслыханные усилия над собой, чтобы доказать себе необходимость самоубийства. Какой смысл в том, чтобы не убить себя? Как он будет продолжать свою жизнь? Ведь теперь ему придется заняться трудом! Может ли он теперь снова возвратиться в Париж, когда его любовница сама растрезвонила о его самоубийстве? Какие шиканье и свист ожидают его при возвращении назад!
Приступ гнева придал ему бодрости, и он бросился к пистолету. Но едва только холодное железо коснулось его тела, как он почувствовал, что силы оставляют его, и выпустил из рук оружие, повалившись на кровать.
— Не могу… — повторил он с болью. — Не могу…
Прошло еще полчаса, и еще, и он опять старался взять себя в руки. Это была ужасная ночь. Это была агония, какую переживают в тюрьме приговоренные к смерти. Он плакал от боли и ненависти, он ломал руки, взывал о пощаде, умолял…
Наконец под утро, разбитый, обессиленный, он заснул прямо в кресле.
Три или четыре удара в дверь пробудили Тремореля ото сна, полного страшных образов. Он встал и пошел отпирать. Это был человек, пришедший за приказаниями. При виде Гектора в измятом костюме, со съехавшим на бок галстуком, багрового, с опухшими глазами, с волосами, прилипшими к потным вискам, слуга остолбенел на пороге.
— Мне ничего не нужно, — ответил Гектор. — Я сейчас ухожу.
И он спустился вниз. У него еще хватало денег, чтобы уплатить за номер, но это были его последние деньги, оставалось только шесть су, чтобы дать их на чай лакею.
Без цели, без идеи он оставил гостиницу, в которой принял столько мучений. Он решил умереть, но ему нужна была отсрочка, всего одна неделя, чтобы собраться с силами, взять себя в руки. Но как прожить эту неделю? У него уже не было ни гроша.
Одно спасение — ссудная касса.
Улица Конде. На большом, темного цвета, доме вывеска: «Ссудная касса». Он вошел в нее.
Студенты и студентки квартала болтали и пересмешничали в ожидании своей очереди. Граф Треморель встал в очередь, держа в руке часы, цепь и перстень с громадным бриллиантом, который он носил на пальце. Страх перед нищетой обуял его, и он не знал даже, к кому обратиться. Молодая женщина пришла ему на помощь и сжалилась над ним.
— Положите ваши вещи вот сюда! — сказала она.
Гектор ожидал еще долгое время, пока наконец один из приказчиков, писавших что-то по ту сторону решетки, не сказал громко:
— Кому тысячу двести франков?
Граф выступил вперед.
— Мне, — ответил он.
— Ваше имя?
Гектор помедлил. Произнести свое благородное имя в таком месте — никогда! Он лучше назовет чужую фамилию.
— Дюран.
— Ваши бумаги?
— Какие бумаги?
— Паспорт, квитанция об уплате вами квартирного налога или же разрешение на право охоты… Что-нибудь в этом роде.
— У меня ничего этого с собой нет.
— Тогда сходите за ними или представьте свидетелей, имеющих торговые заведения.
— Но позвольте…
— Ничего не позволю! Некогда!
— Тогда верните мне мои вещи.
Приказчик насмешливо посмотрел на него.
— Нельзя, — сказал он. — Заклад, внесенный в книги, может быть возвращен только по представлении его владельцем доказательств.
И, не желая больше продолжать разговор, он снова принялся за дело.
— Французская шаль, — закричал он. — Тридцать пять франков! Кому?
Сопровождаемый остротами, Гектор вышел из ссудной кассы.
Как и накануне, был превосходный день, и на каждом шагу ему встречались группы женщин и молодых людей. Все они казались счастливыми и довольными, и эта радость представлялась Гектору насмешкой над его несчастьем. Разве он не был самым несчастным на свете?
Ему хотелось пить, его мучила ужасная, невыносимая жажда. Подойдя к Севрскому мосту, он сошел с дороги, по крутому берегу добрался до самой Сены, нагнулся, сложил ладони, набрал ими воды и напился.
Непобедимая усталость овладела всем его телом. Невдалеке росла трава, он сел на нее, но вскоре ослабел и повалился плашмя. Им овладело отчаяние, и самая смерть казалась теперь избавлением. Он почти с радостью мечтал о том, чтобы перестать мыслить и больше уже не страдать.
В нескольких метрах выше по течению виднелись открытые окна одного из Севрских ресторанов. Из них было видно все, но это его не беспокоило. Его не беспокоило более ничего.
— Не все ли равно, — сказал он себе, — здесь или в другом месте?
Граф стал уже заряжать пистолет, когда услышал, что его кто-то звал:
— Гектор! Гектор!..
В один миг он вскочил на ноги, спрятал оружие и стал искать глазами того, кто назвал его по имени.
На откосе, всего в пяти шагах от него, он увидел человека, бежавшего к нему с распростертыми объятиями.
Гектор узнал его. Это был его старый товарищ по университету.
— Соврези! — воскликнул он в удивлении.
— Я самый, — ответил молодой человек, запыхавшийся и весь красный. — Вот уже две минуты как я наблюдаю за тобой. Что ты здесь делаешь?
— Я… ничего, — в смущении ответил Гектор.
— Вздор! — возразил Соврези. — Значит, это правда, что говорили мне у тебя сегодня утром? Я ведь был у тебя сегодня.
— А что тебе сказали?
— Что вовсе не знают, куда ты скрылся, что еще накануне ты бросил свою любовницу, объявив ей, что намерен пустить себе пулю в лоб. О твоей смерти уже подробно сообщается в одной газете.
Эта новость произвела на графа Тремореля ужасное впечатление.
— Значит, ты теперь понимаешь, — сказал он трагическим голосом, — что застрелиться мне необходимо.
— Почему?
— Скажут, что я трус…
— Это ерунда. Почему ты хочешь застрелиться?
Гектор подумал. У него появилась надежда остаться в живых.
— Я разорен, — ответил он печально.
— Так позволь тебе заметить, что ты идиот! Разорен!.. Это несчастье, но в наши годы деньги можно нажить снова. Не говоря уже о том, что ты не так уж беден, как говоришь, ведь у меня сто тысяч ливров годового дохода!
— Сто тысяч ливров?..
Треморелю было известно, что его друг богат, но не настолько, чтобы иметь сто тысяч дохода. И быть может, из зависти он сказал ему:
— Эка невидаль! У меня было больше, а теперь мне не на что даже поесть.
— Несчастный! Больше ты мне этого не скажешь! Пойдем же, пойдем скорее!
И он потащил его к ресторану.
Упираясь, Треморель поплелся нехотя за своим другом, который явился, чтобы спасти ему жизнь. Он понимал, что очутился в очень смешном положении. Человек, решившийся застрелиться, когда его окликают, должен спустить курок, а отнюдь не прятать свое оружие в карман. Но среди всех его друзей нашелся один, который любил его настолько, что ничего в этом смешного не видел. И это был Соврези.
Но, попав в отдельный кабинет и усевшись за обильно сервированный стол, Гектор уже был не в состоянии сопротивляться дальше. В этот час им овладела сентиментальность, которая всегда следует за спасением от грозившей опасности. И он обо всем рассказал Соврези, абсолютно обо всем: о своей агонии в гостинице, о своих мучениях в ссудной кассе…
— Ах, — сказал он, — ты меня спас, ты мой друг, мой единственный друг, мой брат!..
И они оставались в ресторане еще более двух часов и все это время провели в разговорах.
— Ну-с, — сказал Соврези, — обсудим теперь наше положение. Ты хочешь скрыться куда-нибудь на несколько дней — я вполне понимаю это. Черт возьми! Я повезу тебя в Вальфелю. Ты знаешь, я ведь женат? Ах, мой друг, нет человека счастливее меня. Я женился на самой лучшей женщине на свете. Ты будешь нам вместо брата… Но пойдем, моя карета дожидается нас у входа.
XIV
Отец Планта остановился. Пока он читал, его слушатели не обмолвились ни одним словом и не шелохнулись. Весь поглощенный чтением, Лекок размышлял.
Он спрашивал себя, откуда могли быть добыты все эти мельчайшие подробности? Кто составлял эту ужасную биографию Тремореля?
И, бросив взгляд на дело, он увидел, что все его листы были написаны разным почерком.
Старый судья продолжал:
— Сделавшись женой Соврези благодаря неожиданному стечению обстоятельств, Берта Лешалью не любила своего мужа. Эта дочь бедного сельского учителя не была довольна своим положением. Владелица громадных поместий, окруженная всем, что только может дать жизнь, по своей прихоти располагавшая значительным состоянием, любимая, обожаемая, она считала свою жизнь достойной сожаления. Эта жизнь была не той, которую она себе в мечтах рисовала. Она была рождена для радостей более живых, более суровых. Она жаждала движений души и неизведанных ей чувств, желала неизвестного будущего, непредвиденного, борьбы страстей, приключений и много чего другого.
