войны. Если после бомбардировки зажигательными бомбами нефтяные скважины полыхнут гигантским костром, то не будет солярки для танков, бензина для автомобилей и авиационного керосина для самолетов. Не смогут выйти в море корабли и подводные лодки. Тем более что наша разведка знала, что в ВВС Ирана есть бомбардировочная эскадрилья, укомплектованная опытными немецкими летчиками.
А тогда, двадцать пятого августа, после трехкратного обращения к иранскому шаху Реза Пехлеви о выдворении из страны немецких подданных, в страну с севера вошли три советские общевойсковые армии. В это же время с юга двинулись три дивизии и две бригады британцев. Но еще за сутки до ввода войск в страну были заброшены советские диверсионные группы. Поэтому, когда советские танковые, мотострелковые и кавалерийские части пересекали границу, вместо иранских пограничников их встречали советские разведчики. Но у группы, в состав которой входил сержант Саданшоев, была самая сложная задача – «Ни один бомбардировщик не должен подняться с этого аэродрома в воздух!». Так им поставил задачу сам генерал Судоплатов. Все бойцы группы были одеты в форму солдат иранской армии, все они имели боевой опыт – Халхин-Гол, Испания, советско-финский конфликт, там они получали свои навыки, оплаченные кровью. Все разведчики были этническими таджиками и осетинами. Эта группа полностью выполнила свою задачу! Вот только ценой жизни своих восьми бойцов, включая и командира.
Когда в первой половине того августовского дня на тот иранский аэродром ворвались советские танки БТ-7 и Т-26, наши танкисты увидели горящие на взлетно-посадочной полосе бомбардировщики «Ю-87». В живых остались два раненых разведчика, сумевших захватить пулемет на вышке, остальные погибли, прикрывая их прорыв на аэродром. Тот пожилой старшина, оставшийся в живых, вместе с Нуриком Саданшоевым тоже служил в нашей бригадной школе. Как я потом узнал, он был из числа пластунов еще Первой мировой, воевавших на турецком фронте, в том числе и в Иране. Его возраст определить было невозможно. Совершенно седые волосы на голове, шрам от сабельного удара на щеке, смуглая кожа и узкие, слегка раскосые внимательные глаза. Он имел гибкое худощавое тело, состоящее, как казалось, из одних сухожилий и мышц. Помню, что на первомайском торжественном построении я увидел на его груди кроме советских орденов Красной Звезды и Боевого Красного Знамени три Георгиевских креста. Они в царской армии вручались только за личную храбрость в бою. Кроме наград на правой стороне груди было несколько красных и золотых нашивок за ранения.
«Он «характерник» [42], в рукопашном бою может «ловить зрачок»» [43], – говорил наш помкомвзвода командиру учебной роты. Мне тогда эта услышанная фраза показалась абсолютно непонятной. Вообще, наш сержант и этот старшина, несмотря на разницу в возрасте, были большими друзьями. Я тогда по малолетству еще не понимал, что совместно пролитая кровь на войне сближает людей сильнее кровного родства.
Друг к другу они обращались подчеркнуто уважительно. Наш сержант старшину величал «Иван Павлович», а тот его называл Нуриком, как старший по возрасту. Кстати, этот Иван Павлович в нашей спецшколе служил инструктором, но кого он готовил, мы не знали. Многим позже, прослужив в разведке несколько лет, я понял, что старшина занимался отбором и подготовкой диверсантов и разведчиков-одиночек. Таких в нашу бригаду отбирали среди уже повоевавших бойцов и командиров, как в армии, так и на флоте. Снайперов, радистов, минеров. Хотя в тылу противника нужно очень много знать и уметь, если хочешь выполнить задание и остаться в живых.
Хотя, правды ради, надо сказать, что и с нами, «желторотиками», старшина тоже проводил занятия уже после нашей боевой стажировки на фронте. Нечасто, где-то раз в неделю… Причем не с конкретным учебным взводом: будущих снайперов, радистов или нас, младших командиров… Нет, он отобрал с каждого подразделения по одному-два курсанта и меня в их числе… С нами он занимался всегда на природе – в лесу или на берегу речки, толком ничего не объясняя… Здесь мы не отрабатывали удары и не учились снимать часовых ножом. Только после окончания учебы от Нурика Саданшоева я узнал, что все эти малопонятные упражнения, которые надо было выполнять очень медленно, называются общим словом «прилипала» [44]. Я поежился, вспомнив, как старшина во время занятия неожиданно завыл волком. А я тогда, медленно «прокачивая» верхний маятник, с закрытыми глазами сумел не пустить в себя липкий связывающий страх, плавно проскальзывая между примотанных проволокой к веткам деревьев штыков. Но каждый из проходивших это обучение начинал мгновенно чувствовать брошенный на него чужой взгляд, а еще через некоторое время уже мог уверенно определить, откуда смотрят ему в спину или затылок. Было еще несколько тренировок в ночном лесу, и тоже с завязанными глазами.
«При отключении зрения человек либо погибает, либо начинает, ничего не видя, ориентироваться в пространстве и во времени», – скупо пояснил нам старшина. Почти все из нас, прошедшие эту науку, остались живы, научившись слушать, если так можно сказать, тишину и чувствовать природу. Во время редких встреч на нашей базе в Подмосковье, после выполнения задания, ребята рассказывали, как смутное чувство тревоги перерастало в четкое ощущение опасности. И точно, в, казалось бы, безопасном месте группу ждала вражеская засада. А мой товарищ, вернувшийся с Брянщины, рассказывал, как при подходе к железной дороге он, выйдя из леса, почувствовал чужой взгляд. Успел бросить тело вниз, и в то же мгновение пуля снайпера немецкой ягдкоманды сбила с его головы пилотку. А я, будучи на Кавказе, первый раз буквально кожей почувствовал опасность – чужой взгляд, брошенный на меня с соседней скалы. Кстати, после окончания школы не только мы, вчерашние курсанты, получили сержантские треугольники на петлицы [45]. Сержант Саданшоев получил тогда звание лейтенанта, а старшина – младшего лейтенанта. Да, давно все это было и как будто и не со мной. Я мотнул головой, отгоняя воспоминания, и снова заговорил:
– Вообще-то форма обучения рукопашному бою в виде игры или танца была или есть у всех индоевропейских народов. У народов Памира – шугнанцев, ишкашимцев это называется «шамшербози» – фехтовальный групповой бой под музыку или под ритм бубнов или барабанов, – я опять вспомнил Нурика Саданшоева. Попрощались мы с ним в феврале сорок третьего, когда он уже был старшим лейтенантом.
– Ладно, хватит, – майор хлопнул ладонью по столу и поднялся из-за стола. – На сегодня хватит, голова от ваших рассказов уже пухнет. Тем более что вы от своей вредительской деятельности по подрыву авторитета инструкторско-тренерского состава Советской армии не отказываетесь, – следователь давяще посмотрел мне в глаза.
– Не отказываюсь, – я с вызовом посмотрел в ответ.
– Вот и ладненько, ознакомьтесь с протоколом и распишитесь, – вдруг
