– Может, это и ничего… А? Реклама… – задумчиво предположил Егорка.
– Рекламу ты уже бесплатно получил, все желтые газеты завтра и так напечатают тебя, лежащим рылом в салате. А за издержки по суду ты можешь купить рекламу по телику и каждый день хватать там за грудь Джину Лоллобриджиду, – ухмыльнулась я.
– Мда…Ну и как ее умаслить?
– Не знаю. Деньги ей не нужны. Разве что розы… Как говорил писатель, розы покрывают все, даже могилы. Она живет у меня.
– Ты настоящий друг, – сказал Пирогов недоверчиво.
Американец с супругой отвезли нас домой, снабдив визитками и соболезнованиями. И когда мы остались вдвоем на кухне, я ненавязчиво произнесла:
– Твой брат никогда не мог дать сдачи, когда его метелили. Он только виновато улыбался.
– Эмиграция меняет. Там пацифизм не по карману. Пришлось кое-чему научиться, когда меня несколько раз попробовали убить. Это было связано с работой фотомоделью, там из-за говенной обложки хотели убрать из конкурентов, встретили по-темному, смяли личико в оладушку… Там ведь не палата лордов, а естественный отбор. Пришлось пойти на курсы обороны. Еще при этом была плохая страховка и лечили в госпитале для бомжей. Короче, вагон впечатлений… омерзительный этот твой Пирогов!
– Однако бьешь ты, как в вестерне. – Я подумала про подложенную грудь. Женщина, работавшая фотомоделью, не научилась жить с имеющейся от природы грудью?
Я вспомнила модную портниху, у которой все округлости были усилены поролоном на липучках, мне это казалось редким плебейством и неуважением себя. Есть стилисты, рисующие форму рта сверху, а есть – выявляющие подлинную. Конечно, каждый раз можно отдельно спорить, чей результат лучше, но мне, как живописцу, всегда больно смотреть, как боятся самих себя наши девки, как активно перед тем, как обабиться, они обарбливаются. Едешь в метро – целая полка барби напротив, просто конъюнктивит начинается от этого зрелища.
Человек, не обживший тело, живет в нем всю жизнь, как в снятой квартире, в каждом взгляде видит косой и в каждом косом взгляде угрозу – сейчас хозяева квартиры придут и выгонят! Но Дин, Дин? Шикарная девка, к тому же лесбиянка, почему ей мало собственной внешности? Видимо, что-то посерьезней, уж не операция ли на груди… Я вспомнила красавицу американку, сфотографировавшуюся на обложке «Плейбоя» с удаленной грудью и классно смотрящуюся.
– В Америке сегодняшний прецедент назывался бы «добавить оскорбление к увечью», – сказала Дин раздраженно. – Из контекста вечера я поняла, что ты довольно успешна.
– Что считать успешностью?
– На слуху… – пояснила она с пренебрежительной миной.
– На слуху – это да. «Восторг толпы, зависть равных и презрение мудрецов», – попыталась я вывести тему из серьеза. Я вообще по жизни цитировала как сумасшедшая. У нас с Димкой была такая игра – кто больше процитирует? Когда мы были подростками, у нас были толстые тетради лакомых цитат, мы их меняли и продавали друг другу. Разыгрывали целые капустники: «Чуть свет уж на ногах, и я у ваших ног, в ногах правды нет, но правды нет и выше, выше тебя только звезды, звездам нет счету, считайте меня коммунистом, коммунисты, вперед…» и т. д. Мы заразили этим всю компанию. Наша английская школа считалась самой престижной в районе, и мы назначили себя золотой молодежью наших хрущевок. На моей тетради с цитатами было написано: «Кавычки напоминают мне оттопыренные уши тупицы», а на его – «Слова, слова, слова…». Не представляю, как он потом разговаривал в Штатах, выкорчевывая весь юношеский фольклор.
– Я вижу, ты от этого балдеешь.
– А я вижу, тебя это раздражает.
– Мне наплевать. Я вообще живу в другом мире.
– И тебе противно, что я в своем мире, как ты говоришь, успешна.
– Я просто представляю, сколько телодвижений приходится делать для этого.
– Ты, наверное, очень расстроишься, узнав, что нисколько. Иногда выставляться и иногда появляться, в остальном то ли везуха, то ли время мое пришло. – Какого черта я перед ней оправдываюсь?
– Думаю, Пирогов рассказывает о себе аналогично.
– А вот уж тут извини. Пирогов раскручивает себя как эстрадный исполнитель, потому что он не профессионал, а прикольщик. У нас в стране деятели культуры всю жизнь торговали не профессией, а гражданской позицией. Одним платили коммунисты, другим – антикоммунисты. И те и другие были пророками, а я в искусстве возбуждаюсь не на партийность, а на качество изобразительности. Егор – партийный художник. А мне лично никогда не было интересно учиться идеологической стилизации и тратить силы на отгадывание и выдавливание из себя конъюнктуры. Уровень моей самооценки определяется интересом меня ко мне в моих работах.
– Меня сейчас стошнит от твоего рекламного лубка. Хочешь правду?
– Ну?
– Все, что вы тут делаете, и ты, и твой Пирогов, и вся ваша межпуха, – это такая культурная провинция, такой анахронизм, такие задворки, что кажется, сейчас мимо прогарцует мамонт. – Она окинула меня жалостливым взглядом: – Мне казалось, что приезд кинет меня в ностальгию. Напротив, какое счастье, что меня здесь больше нет.
– Может быть, у меня недоразвито честолюбие, но я не оскорблена. Мамонт так мамонт. Лично я себе интересна не как результат, а как процесс, – пожала я плечами, изумившись ее агрессивности, – карьера не цель, а итог.
– Да вы все тут просто дети, доживающие на родительских диванах. Вам выпала счастливая карта, вы стали успешны, потому что мы уехали и не было конкуренции! – сказала она, стукнув кулаком по столу.
– А может, вы потому и уехали, что стать успешными здесь потрудней, чем всю жизнь быть лимитчиками там?
– Мне трудно было бы уважать себя, заходя каждый день в грязный совковый подъезд и передвигаясь на метро.
– Ты напоминаешь кавказского мигранта, который торговал в Москве фруктами и на этом основании презирает родную деревню… В конце концов, про ваши американские университеты говорят, что это место, где бездарные русские профессора обучают талантливых китайских студентов!
Похоже, все кончилось бы скандалом, но в кухню бесшумно вошел Андрей.
У него были ключи от квартиры, в которой он, собственно, был прописан и считал частично своей. Он жил у своих герл, но постоянно появлялся на правах друга, родственника, соседа, укора совести и т. д. Когда он вписался в кухню, воздух был пропитан таким густым электричеством склоки, что он застыл, не поздоровавшись, и уставился на Дин, как орнитолог на диковинную птицу. Она ответила ему взором киллера на жертву.
– Знакомься, это Дин – сестра Димки, а это – мой бывший муж, – прошелестела я.
– Ага, – сказал он, продолжая играть в гляделки.
