Паркер.
Руни смеётся.
— Он был отличным. Сделал всё запоминающимся, — гладя пса, сидящего на её ногах, она улыбается.
Я впервые замечаю, что у неё есть светлые веснушки прямо на переносице, а в волосах виден едва заметный медный отлив.
От этого мои руки ноют от желания написать её портрет, а мои ноги ноют от желания сбежать от реальности этого поцелуя, исчезнуть и скрыться от этого… чувства. Этого острого, ноющего чувства прямо за моей грудиной.
Мне приходится бороться с этим желанием сбежать и скрыться. Сегодня я не буду этого делать. Потому что я сказал себе, что сделаю это правильно.
Чтобы поблагодарить её. Чтобы показать Руни, насколько я понимаю, чем она пожертвовала. От брака с ней я получаю наследство и всё необходимое для спасения шалаша. Тогда как Руни получает место, где можно пожить месяц. Если бы я не нуждался в её помощи столь отчаянно, я бы отказался просто из-за того, насколько непропорциональную выгоду мы от этого получаем. Но я действительно отчаялся, а она рвётся помочь в своей решительной доброте.
Меньшее, что я могу сделать — это жениться на ней и не исчезать сразу же.
— Уже пора кушать? — спрашивает Скайлер, спрыгивая с пенька.
— Да, — сняв пиджак, я делаю глубокий вдох и наслаждаюсь свободой от этого стесняющего свободу движений предмета одежды.
Руни закрывает глаза и убирает вереск из причёски, затем расплетает тугую косу и вздыхает от удовольствия. Я стараюсь не пялиться на то, как её волосы падают пеленой золота с лёгким медным отливом, не фантазировать о том, как я уткнусь носом в этот солнечный шёлк и вдохну её.
— Могу я помочь? — она поднимает взгляд и замечает, что я смотрю на неё.
Я отвожу глаза и тру шею сзади, мою кожу покалывает от нервозности.
— Нет. Просто расслабься.
— А чем, по-твоему, я занималась последние три дня? — спрашивает она.
— Всей юридической стороной вопроса, — говорю я ей, начиная закатывать рукава.
— Это не заняло много времени. И у меня для тебя новости, Аксель. Я не лучшим образом справляюсь с ничегонеделанием. Пожалуйста, позволь мне помочь?
Я тяжело вздыхаю.
— Ладно.
— Супер! — повернувшись к Скайлер, она говорит: — Ты его слышала! Время бранча.
Я завожу Руни в дом и убеждаюсь, что Скайлер получила батончик гранолы, чтобы занять её временно. Взгляд в окно подтверждает, что она уже счастливо играет с псом на поляне, пока Беннет и Паркер решают, где сервировать стол для бранча.
Прошагав мимо обеденного стола, я вешаю пиджак на спинку одного из стульев и быстро поддёргиваю закатанные рукава выше локтей. Затем шарю по кухне, доставая продукты для бранча, купленные вчера в «Шепарде», в том числе всё для омлета и блинчиков.
— Что я могу сделать? — спрашивает Руни, собирая волосы в небрежный узел на макушке.
— Ты можешь прочитать ингредиенты этой смеси и убедиться, что она безопасна для тебя, — я показываю на безглютеновую мучную смесь, которая стоит на столе.
Руни тянется через стол и берёт её.
— Это мило с твоей стороны.
— Убедиться, что ты сможешь съесть бранч? — спрашиваю я, не сводя глаз с текущей задачи. — Думаю, это базовые приличия.
— Ты бы удивился, узнав, насколько неудобно некоторым людям подстраиваться под эти ограничения, — она смотрит на смесь и читает. — Это идеально подходит.
— Хорошо.
Я стараюсь не думать о том, что мы снова на этой крохотной кухне, и когда мы были тут в последний раз, я едва не поцеловал её. Вместо этого я сосредотачиваюсь на рецепте, который я готовил ещё с подростковых лет, когда на старших братьев и сестёр начали возлагать обязанность по приготовлению еды на выходных. Пока масло растапливается в микроволновке, я разбиваю яйца, добавляю молоко, затем муку и сахар.
— Семейный рецепт? — спрашивает Руни.
Я киваю.
Её взгляд следит за моими движениями, пока я добавляю растопленное масло и ещё молока, затем остатки муки и снова молоко.
— Ты просто кладёшь на глаз.
— Я готовил это ещё в детстве. Теперь уже всё делается машинально. У всех есть такие рецепты.
Она качает головой.
— Не у меня. Я ужасно готовлю.
Я кошусь в её сторону, наблюдая, как кончики её пальцев мягко танцуют по поверхности стола.
— Тогда чем ты питаешься?
Руни смеётся.
— Спасибо, что не попытался сделать мне лживый комплимент. Бесчисленное множество людей говорило «О, я уверен(а), это не так!», хотя я действительно ужасно готовлю. Ну, разве что могу офигенно подогреть готовый суп.
Я наклоняю сковородку, чтобы масло тонко растеклось по поверхности, затем наливаю первую порцию теста.
— Тебя не учили готовить? — спрашиваю я. — Твои родители тебе никогда не показывали?
Она качает головой.
— Нет.
Обычно она такая разговорчивая, но о своей семье говорит очень мало.
— Тогда кто готовил?
— У моих родителей был повар, — Руни поворачивается и прислоняется к кухонному шкафчику, глядя в окно над раковиной. — Это роскошь, конечно же. Просто это не было похоже на семейные обеды у моих друзей, когда я ела с ними. Мне нравится эта особенность твоей семьи. Все эти традиции и семейные рецепты, о которых говорит твоя мама. Я завидую этому ощущению… причастности? Принадлежности и связи со всеми этими людьми, которые жили до меня и отчасти сделали меня такой, какая я есть.
Мне хочется сказать ей, что можно иметь кучу традиций и семейных рецептов, которые тебе нравятся, но всё равно не чувствовать себя частью этого всего. Но я бы никогда не сказал ей этого. Я никогда и никому этого не говорил.
Между нами воцаряется тишина, пока я наблюдаю за краями блинчика, высматривая признаки пузырьков и коричневого цвета. Руни наклоняется и пристально наблюдает за мной, пока я переворачиваю блинчик и убавляю нагрев конфорки.
— Хочешь, я тебя научу? — спрашиваю я у неё.
О, привет, самосаботаж. Хотелось бы мне сказать «давно не виделись», но… учитывая, что я только что поцеловал женщину, на которой женился, ту же женщину, которую изо всех сил избегал в последние два года… я не могу так сказать. Ибо совру.
Почему? Почему я продолжаю это делать?
Мне нужно было всего лишь пережить сегодняшний день. Потом я бы снова получил дистанцию между нами. А я что сделал? Поцеловал её. И теперь предложил ей бл*дский кулинарный урок.
— Правда? — переспрашивает она с рвением. Это самая широкая улыбка, что я видел у неё после приезда сюда, и вопреки панике, в моей груди расцветает тёплое и гордое удовлетворение.
— Правда, — сделав шаг назад, я освобождаю место, которое занимал перед плитой. — Давай.
Она смотрит то на сковородку,
