водой, прежде чем коснулась противного берега, но черногорцы спасли себя и лодку; они кое-как законопатили ее травой, и один из них возвратился к нам. Таким образом, в короткое время, я очутился с двадцатью черногорцами на противоположном берегу Морачи и, оставив прочих, переправляющихся через реку, сам пошел к Златице, находящейся в нескольких шагах от Морачи.
Первый взгляд на окрестность убедил меня в прежнем предположении, в невозможности местонахождения здесь золотосодержащих россыпей, бывших предметом моей поездки на Златипу. Кругом господствовал юрский известняк, а на месте – вонючий известняк; однако заложили несколько шурфов, и все они остановились на плотном, вонючем известняке, не перерезав даже ни одной россыпи. Я заметил сопровождавшему меня монаху неосновательность общего мнения черногорцев, будто бы это место называется Златицей, потому, что в почве его находится золото. «Так думают только катуняне, – сказал мне монах, голосом человека, разрешающего совершенно вопрос, – по-нашему, оно называется Златицей совсем по другой причине». – «А почему?» – спросил я. – «Шел когда-то Савва преподобный через это место, куда собрались мы теперь, и видит ниву, волнующуюся колосистой пшеницей, как вскипяченным золотом; преподобный приблизился: нива удобрена до возможности трудолюбивым хозяином; тогда Савва обратился к нему и сказал: дом твой будет всегда избыточен, как полная чаша, а место это будет твоей Златицей».
Оставляя черногорцев при общем их мнении, я выскажу теперь свое предположение о происхождении слова Златица. Надобно прежде заметить, что название Златицы и Сребреницы довольно обще в далматийском приморье, где нет и следов месторождения этих металлов. На Златице черногорской находили, и теперь находят древние монеты; здесь отрыли, раз, горшки, чрезвычайно огнепостоянные, находили какие-то странные, по словам черногорцев, орудия, и я видел сам некоторого рода сплав, совершенно подобный шлакам: почему не предположить, что здесь был монетный двор Диоклеи, или что, наконец, место это названо Златицей по обилию монет, которые находят здесь.
Монах рассчитал верно время: едва пробыли мы на месте несколько часов, как сторожевые прибежали сказать, что в Подгорице заметно чрезвычайное волнение, и что пешие и конные показываются за стенами ее. Первой моей мыслью было обратиться в Кучи, но я вспомнил, что большая часть людей, находившихся в моем отряде, враждовала с кучанами, и что сами мы не могли ожидать доброго приема от магометан и католиков, хотя поданных владыки; а потому, мы отправились прежним путем. – Заключу тем, что вся поездка наша на Златипу обошлась нам в несколько выстрелов, разменянных с турками.
Мы возвратились в Чилию поздно ночью, и застали попа Ивана в сильном беспокойстве о нашей участи.
На другой день, рано утром, когда я готовился покинуть край, который встревожил одним своим присутствием, вдруг раздался громкий шум на монастырском дворе, и вскоре за тем вторгся ко мне в комнату незнакомый человек, в странном наряде, без усов и с бакенбардами; что явно доказывало его чуждое Черногории происхождение; вслед за ним хотел было ворваться один из переников, но, удержанный моим присутствием, остался у дверей, и, казалось, с нетерпением ожидал, чтобы ему позволено было объясниться; не менее желали этого и все, бывшие в комнате. Незнакомец первый начал говорить, по-итальянски, римским наречием. Напрасно заставлял я его объясниться по-сербски, чтобы удовлетворить любопытство всех присутствовавших: он едва знал несколько слов на этом языке, которые страх, конечно, выбил у него из головы на ту пору.
Вот в чем дело: незнакомец был католический священник, посланный в Кучи для обращения тамошних жителей в католическую религию. – Я уже сказал, что население Кучи состоит из магометан, христиан греко-российского исповедания и нескольких человек, обращенных усилиями скутарских миссионеров к католическому исповеданию. – Священник, прибывший в Кучи, в скором времени убедился, что его никто не понимает, ни он никого не понимает. Католики глядели на него равнодушно, а другие подозрительно, как на лазутчика. Долго однако, его спасало именно незнание туземного языка и, так сказать космополитический образ жизни. Магометане и христиане равно не знали какому исповеданию принадлежит он, и только издали наблюдали за ним; но когда он явно обнаружил свои намерения, когда решился во всеуслышание проповедовать слово Божье, то немедленно возбудил против себя всеобщее негодование и был изгнан из Кучи; опасаясь дальнейших последствий, он бежал ко мне, сопровождаемый одним из преданных себе католиков, который, пользуясь влиянием на народ, охранял его от всех бед на пути. Близ Златицы подвергался он другой опасности. Подгоричане, преследовавшие нас, наткнулись на него нечаянно, и, видя в нем чужестранца, сочли его за нашего спутника; кучанин тайком увел его в соседственный дом, рассчитывая на гостеприимство соотечественника: каково же было его удивление, когда он увидел себя в доме злейшего врага, давно преследовавшего его смертью наготове, каково было его удивление, когда этот заклятый враг, верный законам гостеприимства, дал ему и спутнику его убежище и средство к бегству, напутствуя уверениями, что мщение не замедлит настигнуть в открытом поле и при обстоятельствах, более благоприятных! Бедный священник, достигший, наконец, Чилии, где я находился, считал себя в совершенной безопасности, как вдруг, встретился, лицом к лицу, с переником, который был родом из Кучи, приходился, каким-то образом, ему врагом и угрожал мщением. Подумаешь, что здесь только и есть враги да друзья.
Покровительствуемый черногорцами, я доставил все средства священнику для его безопасного путешествия в Скутари, где он надеялся встретить своих собратьев.
Из Чилии отправились мы в Цетин, через Загарач. Останавливались всегда в открытом поле. Раз, на пути, не помню близ какой-то деревушки, расположились мы обедать, т. е. жарить и есть барана. Но я не мог есть, усталость преодолевала меня, полдневное солнце жгло. Прилегши под деревом, которое на счастье тут случилось, я силился уснуть, – напрасно: хотя я лежал неподвижно, закрыв глаза, однако взволнованная кровь не давала мне покоя. Черногорцы мои спали крепко. Вдруг слышу голоса близ себя. «Смотри, как он спокойно спит, и не думает, что его могут убить!» – «Жена, ты говоришь, как дура, кто б мог его убить под охраной всей Черногории». – «Ведь всякие люди есть, а все знают, что у него много денег». – «И все-таки не найдется человека в Черногории, кто б поднял на него руку; разве»… Разговаривавшие, как видно прохожие, удалились, и я не слыхал продолжения их разговора.
Глава XIII
Поездки и кровомщение
Часто поражал меня старик, дряхлый, но все еще стройный, без рубахи, едва прикрытый рубищем, но гордого, повелительного вида, без пристанища, но снискивавший везде кров и гостеприимство. В Черногории, как и в Европе, бедность не порок, но хуже порока: это я знал,
