- Так я пошел?
- Куда? - удивился Виктор.
- Выполнять приказ. Бутылка горючки у меня есть.
- Никакого приказа я тебе не давал, - резко сказал Виктор. - Негуманно это! Слышал? Бесчеловечно!
- А они завтра поставят за тем хуторком еще один миномет и станут очень "гуманно" нас расстреливать. Этого дожидаться? Я уверен, что так оно и будет!
Виктору нечего было возразить.
Прихватив в саду бутылку с горючим, Толя, пригнувшись, нырнул в темноту. Сперва Виктор прислушивался к его шагам, а затем стал вглядываться туда, где был расположен приговоренный им хутор, и с какой-то особенной тревогой ждал, что вот-вот там блеснет огонь.
Время шло. По расчетам Виктора, Толя уже должен был добраться до хутора и пустить в ход бутылку с горючим. Однако нет, в той стороне стояла густая влажная темень. Тревога Виктора возрастала, но вместе с нею душу исподволь наполняло и другое чувство, которое в тот момент трудно было определить: как бы радость оттого, что связной не смог поджечь хутор, а еще лучше - если не захотел предать огню крестьянскую хату, наверно, похожую на ту, в которой сам когда-то родился и жил. И вдруг Виктора начали мучить сомнения: как он мог отдать такой приказ, как мог послать человека на такое пакостное дело? Разве это боевое задание? Разве для таких, с позволения сказать, операций он назначен командиром роты? Стыдно будет в глаза посмотреть бойцам, если узнают, что мирная крестьянская хата сожжена по его приказу.
Тем более что скоро рота должна пойти в наступление. Полковая артиллерия поддержит огнем, хотя и не без риска для своих, так как очень мало расстояние между вражеской и нашей линиями. Может и хутор тот попасть под огонь. Но это же совсем другое дело, не то что взять да поджечь. Нет, надо остановить Толю. Выбьем фашистов, фронт отодвинется отсюда, вернутся на хутор хозяева, наверно, с малыми детьми. Старики будут благодарить бога, что спас их жилье. А бог этот - кто? Он, командир штурмовой роты.
"Надо отменить приказ, пока не поздно!" Принятое решение положило конец всем сомнениям. Он позвал другого связного и, приказав не открываться, выскочил из укрытия...
На хуторе вдруг блеснул огонь в окне и сразу погас.
"Отставить!" - хотелось крикнуть Виктору, но опасность, что его услышат во вражеских окопах, была слишком велика, и он сдержался, только с еще большим отчаянием ринулся вперед.
- Отставить! - крикнул уже в сенях, почти слыша, как где-то в темном углу Толя шуршит спичкой о коробок.
В темноте сеней вкусно пахло малосольными огурцами, сдобренными укропом: наверно, хозяева были здесь совсем недавно.
- Кто там? - послышался из хаты приглушенный, но требовательный голос. И в тот же момент вспыхнул фонарик, колюче сверкнул Виктору в глаза.
- Свои! - ответил Виктор не сразу и без тревоги, так как узнал Толин голос.
- Это вы? - удивился Толя, увидев на пороге командира. - Что случилось? - Он растерянно опустил автомат и добавил тихо: - Так и до беды недалеко, у меня палец был на курке.
- Почему не выполняешь приказ? - спросил Виктор.
Голос строгий, но связной почувствовал, что это не та привычная строгость, и растерялся еще больше. Догадался, что с командиром что-то происходит, но не мог понять что. Почему командир прибежал сюда с другим связным? И, наверно, очень спешил - грудь ходуном ходит.
- Спички отсырели? - спросил, будто упрекнул, Виктор. - У меня мадьярская зажигалка в кармане.
- А у меня - немецкая, - сказал Толя. - Вот! - Он достал из-под бушлата блеснувшую в темноте зажигалку, подбросил на ладони.
- Так в чем задержка?
- А тут вот пленник! Не кавказский, конечно... Здешний. Потолковал с ним немного. Допросил...
Виктору вспомнилось, что Толя действительно неплохо говорил по-немецки, хотя успел закончить только среднюю школу. Глаза мало-мальски освоились с темнотой, и он заметил в хате две люльки, подвешенные к потолку. Одна из них тихо покачивалась. На кровати сидел человек и держал рукой за люльку.
- Давай свет!
Приказ прозвучал твердо и резко. Толя вытянулся в струнку.
- Так окна не завешаны, товарищ старший лейтенант!
- Завесить!
Выполнять приказ кинулись оба связных. Потом Толя включил фонарик, и Виктор увидел, что люльку покачивает пожилой, заросший щетиной немец. Увидев офицера, немец встал, принял стойку "смирно", однако руки от люльки не отнял.
"От страха поседел", - невольно подумал Виктор, но с первого же взгляда отметил, что человек не очень напуган и глядит на советских воинов доброжелательно.
- Кто такой? - Виктор повернул голову к первому связному.
- Их ездовой, - охотно начал рассказывать Толя. - С той пароконки, что наши хлопцы подбили. Немцы его считают убитым. А он тут... И не знает, куда податься.
- С оружием?
- Да нет. Ничего при нем нету, я проверил. Говорит, что ни разу не брал в руки винтовку, хотя она и лежала в повозке. Мобилизовали его недавно, дома - внуки-близнецы. В такой же, поди, люльке...
Виктор кивнул второму связному, чтоб подежурил у выхода, а сам присел возле стола, хотел дослушать рассказ Толи. Ездовому тоже подал знак сесть. На столе лежала узорчатая домотканая скатерть с симметричными шашечками по краям. Скатерть прикрывала меньше половины стола, потому что была сложена втрое. Наверно, таким способом тут накрывали каравай, а может, и просто нарезанный хлеб. На пустом столе скатерть выглядела ненужной и чужой. В углу над столом висела небольшая иконка в багетовой рамочке, украшенная рушником из той же ткани, что и скатерть. Рушничок окаймлял иконку сверху и по сторонам. Когда Виктор взял из Толиных рук фонарь и посветил в угол, то увидел, что рушничок украшал не "матку боску" и не "Иисуса Христа" в исполнении самодеятельных богомазов, а вылинявшую копию творения Леонардо да Винчи "Мадонна Бенуа".
- Может, вам огурчика малосольного? - вдруг спросил Толя.
Виктор сердито посмотрел на него и отдал фонарь. В этом взгляде Толя уловил молчаливый упрек и стал оправдываться:
- Нет, сам я не лазил. Это немец мне показал: там их целый ушат.
- Так что он тебе еще рассказывал?
- Свою биографию, - ответил связной. - А разведданных никаких!
- А ты спрашивал?
- Нет. Я только слушал. Сын его погиб под Курском, а невестка померла... Вот он сам и растил внуков. Просил, чтоб не брали на фронт. Не помогло.
- Про часть свою что-нибудь знает? - прервал Виктор связного. - Ты, я вижу, всю ночь слушал бы его биографию!
В голосе хоть и слышалась суровость, но она была показная, шла не из глубины души. И Толя чувствовал это, ибо знал, как командир тоскует, вспоминая своего сынишку и молодую жену.
- Я сейчас допрошу этого деда! - сказал он и навел фонарик на ездового. Тот сперва прикрыл глаза ладонью, а потом стал покорно глядеть на Виктора, жалобно моргая усталыми веками.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
