Многие исследователи удивлялись, почему в день восстания он находился в толпе зевак (а по некоторым свидетельствам даже сидел дома)?
Ну, а зачем ему надо было подставлять себя под пули? Кто мог стать «конституционным монархом», как не конституционный правитель Польши Константин? Смею предположить, что диктатор бродил по улицам или пил кофей на домашнем диване, ожидая расширения восстания и манифеста Константина.
А Константин ожидал, чем закончатся первые сутки мятежа.
Вслед за Трубецким скрывается в тумане и пламенный тираноборец, он же эффективный менеджер, Кондратий Рылеев. Однако, к мятежным гвардейцам, вышедшим на Петровскую площадь, через три часа присоединяются лейб-гвардии гренадеры и матросы гвардейского экипажа, дотоле уже побывавшие в Зимнем дворце.
Визит мятежный гвардии в Зимний дворец также является фигурой умолчания у либерально-марксистской декабристики. (Больно уж это напоминает гвардейские перевороты 18 века).
Толпа солдат и матросов, численностью около тысячи человек, во главе с поручиком Пановым, сминает дворцовый караул и врывается во двор. Однако верный Николаю Павловичу саперный батальон не пропускает мятежников внутрь дворца. Те, при примерном равенстве сил, не решаются на штурм. После этого солдаты и матросы, во главе с Пановым, отправляются на воссоединение с основной массой повстанцев.
Любопытная деталь. Император Николай, находящийся около Зимнего, сам показывает этой мятежной тысяче, где собираются выступающие за «Константина и Конституцию».[59]
«И вся сия толпа, — напишет впоследствии Николай, — прошла мимо меня, сквозь все войска, и присоединилась без препятствия к своим…»
Сам Николай I остается в толпе на Дворцовой площади, читает манифест о воцарении, здесь он встречает понимание. Но толпа на Петровской площади сочувствует путчистам, для несведущих горожан законным государем является Константин.
Сама Петровская площадь была не такой уж слабой позицией для мятежников.
Это сегодня Сенатская площадь выглядит небольшой и пустоватой — а тогда к ней примыкала огромная далеко не завершенная стройка — Исаакиевский собор.
Несмотря на безвременную потерю командира (трусоватого диктатора Трубецкого) путчисты стояли на этой площади отнюдь не из чистого героизма, а концентрируя силы в означенном месте. День был коротким и приближались сумерки. Хотя главари путча явно утратили четкий план действий после неудачи со взятием под контроль Сената, однако, при наступления темноты, их силы могли легко рассредоточиться по городу. После чего они, скорее всего, начали бы действовать также, как польские повстанцы 1830 года.
Силы путчистов немногим уступали силам, безусловно преданным Николаю (а возможно и превосходили их). От Петровской площади до Зимнего дворца рукой подать — десять минут спокойным шагом. А караулами от Зимнего дворца до Адмиралтейства распоряжался полковник А. Моллер, член Северного общества.[60]
Петербургский генерал-губернатор Милорадович, вплоть до своего фатального выступления перед рядами мятежников, особой активности в подавлении бунта не проявлял. Он провел предыдущий вечер в компании драматурга А.Шаховского и А. Якубовича, активного члена Северного общества, планировавшего цареубийство. Трудно поверить, что Милорадович не знал заранее о планах мятежников, однако, в дворянской корпорации не принято было «стучать» друг на друга. Тем более, что в складывающейся обстановке было совершенно неочевидно, чью сторону займет дворянство в целом.
14 декабря декабристы сполна показали все свои организационные способности, даже в благоприятной ситуации не сумев разумно распорядиться имевшимся у них временем и силами. Мужество и самообладание молодого императора, столь контрастирующие с нерешительностью и истеричностью главарей путча, меняли ситуацию на ходу.
«Очевидцы видели, как Николай духовно рос перед ними… Он был настолько спокоен, что ни разу не поднял своего коня в галоп». «Он был очень бледен, но ни один мускул не дрогнул в его лице. А смерть ходила около него. Заговорщики ведь указали его как свою первую жертву. Драгунский офицер, странного вида, с обвязанной головой, уже подходил к Царю и говорил с ним по дороге от Зимнего Дворца к Сенату. Это был Якубович, раненый в голову который хвастался тем, что он был готов убить всех тиранов. Другой заговорщик, Булатов, держался около Императора, вооруженный пистолетом и кинжалом…», — пишет русофоб де Кюстин, не смея извратить очевидные вещи.
Самым ответственным для империи и императора был момент, когда он явился на Петровскую площадь с первым батальоном Преображенского полка.
Николай Павлович делает всё, чтобы не случилось кровопролития. Он посылает к восставшим генерала Милорадовича, полковника Штюрлера (Стюрдлера), митрополита санкт-петербургского Серафима. В это время он говорит ганноверскому посланнику Дернбергу: «Можно ли быть более несчастным? Я делаю все возможное, чтобы убедить их, а они не хотят ничего слушать».
Генерал-губернатор Милорадович, обратившийся к мятежникам, получил два смертельных ранения — от пули Каховского и удара штыком. Штыком били в спину. Следствие так и не было точно установило, кто нанес удар, хотя предположительно это был князь Е. Оболенский. Командира лейб-гренадеров полковника Штюрлера, пытавшегося увести обманутых солдат с площади, князь Оболенский рубит саблей, а Каховский смертельно ранит из пистолета.[61]
Каховский стрелял также в генерала Воинова и великого князя Михаила Павловича, но пистолет дал осечки. По другим сведениям несколько нижних чинов не дали декабристу совершить очередное убийство.
Все атаки кавалергардов и коннопиониров (конной гвардии) на мятежников захлебнулись.
Копыта коней скользили по ледяной корке, однако создается впечатление, что всадники не хотели действовать активно, многие не вынимали палашей из ножен. Можно понять людей, которые не хотят участвовать в братоубийственной схватке. Однако и среди атакующих кавалеристов также были члены тайного общества — как, например, Анненков.
У войск, верных правительству, имелось три пушки, но император медлил с их применением. Затем выяснилось, что артиллерия явилась без боеприпасов и за ними надо еще посылать.
Первый залп из пушек пришелся на стены строящегося собора. Со следующим залпом мятеж был разгромлен — взбунтовавшиеся гвардейцы побежали.
Число убитых и раненых, ни точное, ни примерное не сообщает ни один декабристовед. Очевидно, оно не было значительным. В противном случае, цифра была раздута в десятки раз, как у нас принято с «жертвами царизма». Из героических аристократов не был убит или серьезно ранен ни один человек…
Декабристский спектакль состоялся и на юге страны. И здесь нижние чины были бессовестно обмануты путчистами. Сергей Муравьев в Василькове врал солдатам о том, что Константина лишили трона. Путчисты не нашли ничего лучшего, чем хорошенько напоить солдат-малороссов, которые, «освободившись», принялись грабить местных мещан и евреев. Престарелый полковник Гебель получил от декабриста Щепилло ударом штыком в живот, потом «свободолюбец» вместе с подоспевшим декабристом Соловьевом стал бить лежащего прикладом. «Так избиением старого и безоружного человека началось светлое дело свободы», — написал историк М.Цейтлин в книге «Декабристы». Действительно, процесс пошел. Такие же процессы пошли и в 1605 и 1917. Но, по счастью, в 1825 г. процесс далеко не ушел благодаря императору Николаю Павловичу.
Ни один человек из мятежников не подвергся бессудной расправе со стороны властей — как то неоднократно случалось в «цивилизованной» Европе 19 века — когда было достаточно «неправильного» внешнего вида, чтобы получить пулю от карателей.
У нас низшие чины были освобождены от какой-либо ответственности, также как и представители черни, оказавшие поддержку путчу, а все офицеры-мятежники оказались перед судом.
Следствие определило существование среди них двух групп людей — обманутых и злоумышленников, убедивших своих товарищей и нижние чины, что они должны быть верны присяге императору Константину.
Следствие подтвердило, что декабристы собирались убить семью Николая I, даже его сестер Марию и Анну за границей. Судя по беспощадности польских мятежников в 1830 г., истреблявших всех людей, имевших отношение к законной верховной власти, это могло произойти.
Декабристоведы обстонали «чудовищные» методы следствия, однако все свидетельства показывают, что арестованных никто не терзал. Более того, действовала презумпция невиновности. «С самого же начала я решил не искать виновного, но дать каждому возможность себя оправдать», — писал император. Под суд пошли только те лица, против которых имелись неопровержимые доказательства.
