В конце концов я взял в библиотеке книжку, изданную к городскому юбилею, и выписал оттуда имена тех, кто управлял горкомом партии в нужные мне годы. Все руководители высшего звена либо уехали, либо лежали на городском кладбище; но мне подсказали, что есть один человек, который был в сороковые инструктором, начинающим пропагандистом, потом дошел до второго секретаря, а сейчас на пенсии.
Я думал встретить всеми позабытого старика-коммуниста, унылый призрак былых времен. Но бывший второй секретарь оказался совсем из другой породы; десятки лет он жил в ритме рудника, в ритме добываемых тонн медной руды; и что-то в нем самом теперь было от меди, от плавкого и ковкого металла, почти не подверженного коррозии; железные люди прежних времен проржавели, рассыпались в прах, а он, медный человек, уцелел умственно и душевно.
И – о чудо – он вспомнил 1948 год; он сказал мне, что я не первый из ищущих; что иногда приезжают люди, странные люди из дальних краев, дети, внуки – и он фактически вынужден помнить, ведь нет ни музея, ни архивов, ни списков, ни старых зон.
Я спросил его, что думал он сам, будучи работником горкома, обо всех заключенных и высланных; ведь он был членом партии, партийной номенклатурой, был властью… Он сказал, что ничего не думал; он приехал сюда демобилизованным после войны, служил в тяжелой артиллерии, стрелял из 122-миллиметровой гаубицы; а здесь нужно было строить, создавать, и все, что шло на пользу строительству, воспринималось если не как добро, то уж во всяком случае не как зло.
– В сорок восьмом году, – сказал он, – появились эти… Тут всегда неспокойно было, в некоторые поселки комендант без солдат не показывался. Грабили, убивали, банды и бандочки возникали. Партийных резали. Чужих резали. Скот угоняли. Но в сорок восьмом… Слухи тогда по лагерям прошли, что будет новый тридцать седьмой, новые дела готовятся на всех. Слухи и есть слухи. Не в первый раз. Но, наверное, в них все-таки дело… Как-то нашли эти бандиты друг друга. Двое с Кавказа, из тех, что были из армии уволены, когда чеченцев с ингушами депортировали. Офицеры. Другие тоже офицеры – те, кого после войны посадили. Кто-то еще к ним прибился из «старичков», кого с западной границы до войны высылали…
– Кастальский? – спросил я.
– Нет, не помню, – ответил он. – Фамилий вообще не помню. Так, в общих чертах. Они сберкассы грабили, чисто все делали, без крови, и найти их не могли. Шофер у них был, на строительстве работал, провозил, куда надо, тут сберкасс-то не шибко много было, только в самых больших поселках. План, наверное, у них был, под него деньги и копили. План побега. Если по озеру на восток проплыть, там двести километров до китайской границы остается. Казахи от раскулачивания этой дорогой в тридцатые бежали. И в сороковые тоже. Места дикие, пограничные наряды все ущелья перекрыть не могли. Проводники были, которые этим промышляли – доводили до границы, там передавали китайцам, таким же проводникам. Дорого брали. А без них не пройдешь, пески да горы, тропы знать нужно, колодцы. Пограничники, опять же. Многие, кто беглецов водил, сгинули. Потому и дорого, да еще китайцам заплатить нужно.
– А что в Китае? Что там делать? Там же как раз коммунисты Чан Кайши додавили? – спросил я, заметив с запозданием, как поморщился старик при слове «коммунисты».
– Да не в Китай, – махнул он рукой. – Ты же из Москвы, у вас там другая карта в голове, вы про Восток ничего не знаете. А в лагерях, что в Казахстане и на Алтае, все мечтали сбежать на Тайвань. Нет, не Тайвань, путаю. На Гонконг. В английскую колонию. Это правда так было, не вру. Мечта была такая. Земля обетованная. Надо же мечтать сбежать куда-то. Вот и мечтали. И не сказать, чтобы совсем о невозможном. Китай тогда еще насквозь дырявый был, можно было пройти. Думаю, эти так и решили – в Гонконг. Затем так много денег и собирали – у китайцев на фунты выменять, там у контрабандистов десять валют в ходу было. Пусть по дикому курсу, в десять раз дороже, но обменяли бы.
Слушая старика, я начал догадываться, зачем беглецам понадобился Кастальский. Кто-то из фронтовиков, может, и был в Европе в сорок пятом, но на деле западную жизнь знал только он, сам родившийся на Западе, в Польше, на присоединенных к СССР землях, человек приграничья, администратор, финансист; он был их счастливым билетом: надо же как-то устраиваться там, куда-то уезжать из Гонконга, чем-то зарабатывать; и только Кастальский мог все это обеспечить.
– Только промашка у них вышла, – продолжал тем временем старик. – В сорок восьмом, в начале лета, были они в Приозерске, это с лишним сто километров отсюда на запад. Там женщина у кого-то из них была, сын был. Может, планировали налет сделать и у нее отсидеться. Патруль их остановил. А там каждый в кузове – нарушитель режима, они же все сосланные, спецпоселенцы, им свободно раскатывать нельзя. Конечно, как-то они выкручивались раньше, может, деньги давали, а тут не получилось. Расстреляли они патруль, а на станции в Приозерске в тот момент воинский эшелон стоял. Погоня началась за ними, но один в банде был местный. Он их увел в Бетпак-Далу.
– Бетпак-Дала… – тихо произнес старик, заметив, что я не понимаю значения, с которым он проговорил это название. – Голодная степь, так это переводится. Мертвое место, без воды, без троп, без жилья. Сотни километров. Там басмачи прятались, были у них стоянки секретные. Говорят, чуть ли не Чингисхановых времен могилы встречаются.
Я попытался себе представить, что же это за место, и старик, уловив, о чем я думаю, сказал с ласковой насмешкой:
– Не думай, что если ты видел пустыню из окна автобуса, то что-то поймешь про Бетпак-Далу. Если ты даже год здесь проживешь, облазаешь все окрестности – не поймешь. Тут одно, там – другое. Мне военные говорили по секрету, может, байку, конечно, но не в этом суть, – что в Бетпак-Дале космонавтов тренировали, она как раз одной стороной к Байконуру выходит. И те, кто потом в космосе бывал, рассказывали, что в Бетпак-Дале было хуже. Это настоящая, – он выделил голосом «настоящая», – пустыня. Пусть и называется степь.
Они проехали, сколько можно, на машине, а дальше пешком. И могли бы вырваться, проводник ихний, наверное, знал, где басмачи прятались, вел их куда-то. Но и у погони проводник был. И лошади были. Догнали их, перебили в бою, только двое или трое уцелели. Тех, кто убит, там же и похоронили, нельзя по жаре трупы везти, провоняют.
– А где это может быть? Где бой был? – спросил я, заранее понимая, что ответит старик.
– Откуда ж мне знать, – сказал старик. – Бетпак-Дала большая. Куда они шли, на юг, на запад, на север? А теперь там и вовсе полигон. Сары-Шаган, может, слышал? Ракетный полигон. Все дороги в глубь Бетпак-Далы со стороны озера через него ведут. Раньше бы тебя на первом же КПП арестовали, а сейчас…
Я замер, ожидая продолжения.
– А сейчас трети КПП уже нет. А может, и половины. Но от этого не легче, – поспешил добавить он. – Там, откуда ушли военные, мародеры хозяйничают. Одного металла ведь брошено на миллионы. Сначала приезжали на легковушках и с лопатами, а теперь пригоняют краны и бульдозеры. Все вооружены. Не ружьями.
Чем дальше он говорил, убеждая меня, что нечего и думать соваться в Бетпак-Далу, даже без учета того, что я не знаю, где искать, тем больше во мне пробуждался азарт.
– У меня есть идея, – сказал я старику.
Тот выслушал. И сказал одобрительным тоном, видимо, радуясь возможности поучаствовать в каком-то деле, выходящем за круг забот пенсионера, стряхнуть скуку:
– Авантюра… Но может сработать. И кстати. У замглавы администрации есть «Ниссан». Точно такой, как тебе нужен. Я тебе помогу.
Еще в Москве я, учитывая опыт предыдущих поездок, заказал несколько комплектов визиток со своим именем. Гуманитарный фонд исследования исторических перспектив, стажер-координатор; Всемирная экологическая ассоциация ландшафтных макросистем, исследователь; Международный коллоквиум малых народов, координатор программ; Миссия мира и благоденствия в Средней Азии при ООН, консультант российского отделения – вымышленные организации и вымышленные должности.
На всех визитках был один и тот же номер – телефон конторы, где, сверившись с соответствующим списком, могли подтвердить позвонившему, что это именно Фонд или Ассоциация и такой-то действительно работает у нас в такой-то должности; услуга стоила недешево, но благодаря деньгам Кастальского-младшего я мог себе это позволить. Конечно, я молодо выглядел даже для стажера-координатора, но пусть думают, что я чей-то сынок, пристроенный в иностранную контору, а уж соответствующий образ я слепить сумею.
Взяв визитку Миссии мира и благоденствия, надев костюм, я отправился к главе местной администрации – бывший второй секретарь составил мне протекцию, и меня записали на прием без очереди.
