– Что значит, мне сюда нельзя?! – взревел Шишко. – Да кто ты, чёрт побери, такой?!
– Поверьте, это в ваших же интересах, – сказал полковник, одновременно протягивая адмиралу бумагу.
По мере чтения левая бровь адмирала удивлённо приподнялась, гнева на лице поубавилось, зато на нём проявились признаки растерянности. Вернув бумагу полковнику, Шишко некоторое время топтался на месте, явно не зная, как поступить. Потом обратился к спецназовцу, уже не повышая тона:
– Можно вас на минутку?
Они отошли в угол, где их разговор никто не мог услышать, и там Шишко спросил:
– Кто эти люди там, за дверью?
– Вы уверены, что хотите это знать, товарищ контр-адмирал? – голосом, в котором слышалось предупреждение, спросил полковник.
– Да!.. – начал вскипать Шишко, но тут же осёкся. – Да, полковник, я в этом уверен.
– Хорошо, – вздохнул спецназовец. – Но эта информация только для вас. В каземате размещена особая штрафная команда.
– Фу ты ну ты! – воскликнул Шишко. – Да у меня этих штрафников почитай батальон наберётся, но никто их так не стережёт. Этим-то откуда столько чести?
– Обычные штрафники могут искупить свою вину на поле боя и вернуться в строй, или, как минимум, рассчитывать на смягчение наказания, – ответил полковник. – А эти, – он боднул головой в сторону двери каземата, – могут только достойно умереть на поле боя: другого им не дано.
Шишко порадовался, что тут так темно, и полковник вряд ли заметит, как побледнело его лицо.
– Так там?.. – он не закончил фразы, но полковник его прекрасно понял.
– Точно так, товарищ контр-адмирал, – со значением подтвердил он.
В этот миг из каземата донёсся приглушённый толстой дверью взрыв смеха.
– Они ещё могут смеяться, – покачал головой Шишко.
Ещё несколько дней назад людям, дружный смех которых так удивил Шишко, было совсем не до веселья. Все они (общим числом пятнадцать) принадлежали к когорте особо опасных мятежников и содержались в одиночных камерах тюрьмы Трубецкого бастиона Петропавловской крепости. В тот день они впервые после ареста встретились в небольшом внутреннем дворике. До этого им приходилось бывать здесь только поодиночке во время коротких прогулок. Теперь они сдержано здоровались, некоторые даже обнимались, но особой радости эта встреча никому не принесла, потому что все думали об одном.
– Как думаешь, Паша, зачем мы здесь? – негромко спросил Крыленко у Дыбенко.
Тот не успел ответить, его опередил находившийся поблизости Тухачевский:
– Чтобы встать к стенке, – пожал плечами бывший начальник Генерального штаба, – ежу понятно!
Поскольку сказал он это достаточно громко, все головы повернулись в его сторону, а Блюмкин хотел что-то возразить, но открылась дверь, выбежали спецназовцы с «Самопалами» и выстроились вдоль стены. Их командир, тот самый полковник, что позже беседовал с Шишко, сделал приглашающий жест в строну каменной стены.
– Прошу, граждане!
Шли неохотно, построились, как попало. Полковник раскрыл папку, которую держал в руке, и зачитал бумагу, из которой следовало, что следствие по делам закончено, но, прежде чем они (дела) попадут в трибунал, фигурантам предоставляется возможность принять участие в боевых действиях. Ропот и переглядки, потом Тухачевский спросил:
– С кем воюем, гражданин полковник?
– С поляками.
Дальше полковник кратко обрисовал создавшуюся на западных рубежах России обстановку, не забыв упомянуть о том, что немалая доля вины в том, что она (обстановка) сложилась именно так, лежит на всех пятнадцати фигурантах.
Голос подал Дыбенко:
– Я правильно понимаю, гражданин полковник, нам предоставляется возможность искупить вину кровью?
– Мёртвые сраму не имут – жёстко ответил полковник. – В этом заключается весь ваш шанс. Кто хочет его использовать, выходи вперёд!
Первыми от стены отошли Дыбенко и Крыленко, чуть позже к ним присоединился Тухачевский, за ними потянулись остальные. Вскоре у стены остался одиноко стоящий субъект, отрешённо разглядывающий что-то у себя под ногами.
– А ты чего, Паша? – крикнул Блюмкин.
Тот не ответил и взгляда от земли не оторвал.
– Твой архаровец? – поинтересовался Дыбенко у Блюмкина.
– Мой, – подтвердил тот и попытался пояснить странное поведение бывшего подчинённого: – У него, в отличие от всех нас, ни чина, ни звания, вот и надеется на снисхождение.
– А как же он бесчинный и беззванный в нашей компании-то оказался?
– Видно, из-за фамилии, – криво усмехнулся Блюмкин.
– Что за фамилия такая? – удивился Дыбенко.
– Негодяев!
– Что, серьёзно? – не поверил Дыбенко, потом с сомнением произнёс: – Фамилия и правда чудная, но неужели его только из-за этого к нам определили?
– Да не ведись ты. – Тухачевский произнёс это с раздражением, наивность Дыбенко стала его доставать. – Не видишь, он так шутит. Я слышал, у этого Негодяева руки по локоть в крови.
– Это точно, – подтвердил Блюмкин.
То, что повезут в Данциг, от них не скрывали. С судна вывели под вечер уже в темноте, везли в закрытой машине. Заведя в каземат, дали одну свечу на всех и закрыли дверь. Кое-как осмотрелись. Обстановка небогатая: параша, ведро с водой и тюфяки, набитые соломой, вдоль стены. Подушек нет, но есть одеяла. Зато сухо и не очень холодно. Стали укладываться спать, когда у дальней стены послышался крик:
– Товарищи, здесь есть кто-то ещё, тащите свечу!
Старожил каземата заслонялся от света руками, но его всё равно опознали.
– Негодяев!
– Паша!
– Ты как здесь?
– Всё-таки решил с нами? – поинтересовался Тухачевский, нагибаясь к Негодяеву. Чего молчишь? – Что-то рассмотрел у того на лице, распрямился и воскликнул:
– Вот потеха, он не решил, а они его всё одно сюда доставили!
Конец фразы потонул во взрыве смеха, который и услышал Шишко.
ПетроградГенеральный штабНачальник Генерального штаба, генерал-лейтенант Бонч-Бруевич, пребывал в недоумении. Он только что ознакомился с заявлением Советского правительства и теперь усиленно морщил лоб, пытаясь вникнуть в суть документа. За этим занятием и застал его нарком обороны Абрамов.
– Что, Михаил Дмитриевич, – весело спросил он, после того, как они поздоровались, – не по зубам орешек?
– Скорее, не по уму, Глеб Васильевич, – вздохнул Бонч-Бруевич. – Никак не возьму в толк: война это, или как?
Текст, внёсший сумятицу в ум бравого генерала, гласил: «Несмотря на все усилия, предпринятые СФРР и рядом других государств, членов Лиги Наций, разрешить так называемый «Польский вопрос» путём дипломатических переговоров не удалось. В ночь с 8 на 9 октября 1920 года польские войска вторглись на территорию Западной Пруссии (ныне подмандатной территории СФРР) и в настоящее время продвигаются по обоим берегам Вислы в направлении Данцига. В связи со сложившейся обстановкой Советское правительство приняло решении о введении военного положения в некоторых западных областях (перечень прилагается), где с нынешнего дня объявляется частичная мобилизация, а также на Балтийском флоте. Для восстановления утраченного по вине польской стороны статуса-кво войскам ныне образованного Западного фронта под командованием генерал-лейтенанта Егорова отдан приказ: при поддержке Балтийского флота провести на территории Польши ограниченную военную операцию по принуждению к миру. В целях недопущения потерь среди мирного польского населения, войскам Западного фронта предложено воздержаться от применения осадной артиллерии и авиации при ведении боевых действий в непосредственной близости от городов и других крупных населённых пунктов, при условии, что польская сторона также будет придерживаться этих правил».
– Дорогой Михаил Дмитриевич! – дружески произнёс Абрамов. – Не мне вам говорить, что войны бывают разные. А новые времена требуют и новых подходов к ведению боевых действий. Ограниченная военная операция отличается от полномасштабной войны, во-первых, сроками: на всё про всё не больше месяца; во-вторых, тем, что в ней мы не стремимся завладеть ни пядью чужой земли даже на время, то есть на временно занятых нашими войсками территориях не будет вводиться даже оккупационный режим – власть, если это, конечно, мирная власть, какой была, такой и останется, а контакт военных с населением будет предельно ограничен. Для этого мы и направили в войска специально подготовленные отряды милиции. Контакт с населением – их задача. Они же совместно с воинскими патрулями будут пресекать любые поползновения со стороны наших солдат к мародёрству, насилию и прочей уголовщине. А в будущем в армии появится специальная военная милиция. Да вы же соответствующие директивы сами подписывали!
– Подписывал, – согласился Бонч-Бруевич, – не сильно, честно говоря, вникая в их смысл. Мне было достаточно того, что под ними уже стояла ваша подпись.
