Вот и сегодня ужин оказался отменным, хотя "меню" и включало всего-навсего гречневую кашу, жареную рыбу, булочки с сахарной пудрой (по одной на нос) и чай (без ограничений). Правда вот Вейхштейн оценить мастерство повара не мог: с самого выхода из базы морской болезнью маялся. Лодку, конечно, качает будь здоров, и по утрам – врать не буду – никому есть почти не хочется, но Володька переносил плавание хуже всех, как мне кажется. Большую часть времени в нашей каюте проводил. Бледный стал, как утопленник, ничего не ест почти. Ну разве что бульону иногда выпивал, или еще какой-нибудь нетяжелой для желудка еды. Чего-то не везет ему пока – и на Камчатке расклеился, и тут мается…
За столом я сидел вместе с комсоставом – капитаном Гусаровым, политруком Смышляковым, инженером Глушко. Да и вообще на лодке нас с Вейхштейном устроили с изрядным комфортом, выделив пусть небольшую, но отдельную двухместную каюту по левому борту, между каютами комиссара и капитана. Пройдешь чуть вперед, то есть к носу – душевая, чуть назад, к корме – выйдешь в рубку… Конечно, тесновато, и железо кругом, но мне доводилось жить и работать в куда более скверных условиях. По сравнению с палаткой где-нибудь в сыром таежном урочище, когда одежда и постель не высыхают из-за постоянных дождей, лодка казалась вполне достойным вариантом.
Вечера проходили однообразно. Вейхштейн обычно читал, если состояние здоровья позволяло, я тоже по несколько часов проводил за геологическими справочниками. Сегодняшний вечер исключением не был – после ужина мы засели за книги, а около полуночи выключили свет, и отправились на боковую.
…Мне не спалось. Почему – непонятно. Мягко покачивалась лодка, слышались ставшие уже привычными шумы: рокотал дизель, где-то капала вода, в рубке, из которой в каюту пробивалась тонкая полоска неяркого света, едва слышно переговаривались вахтенные…
И вдруг по нервам ударил оглушительный резкий звонок!
Дзззззыыыыынь! Дзззззыыыыынь! Дзззззыыыыынь!
Я вскочил, шваркнувшись головой в койку Вейхштейна – он спал на верхней койке – а в следующее мгновение Володя тоже ссыпался на пол.
– Что случилось? – одновременно воскликнули мы оба. И так же одновременно ответили друг другу:
– Не знаю!
В отсеках уже горел свет, слышался грохот матросских башмаков – краснофлотцы занимали места по боевому расписанию.
Натянув, наконец, кофту и штаны, вбив ноги в ботинки, я метнулся было к выходу, но Вейхштейн удержал меня:
– Погоди! От нас сейчас никакого толку – давай хоть мешать не будем!
По внутренней связи разнеслась команда:
– Срочное погружение!
– Задраить рубочные люки!
– Принять балласт!
За стенками зашумело – вода врывалась в балластные цистерны. Лодка вздрогнула, заметно накренилась вперед, и начала погружаться. Я буквально чувствовал, как волны захлестывают рубку, лодка уходит в пучину, и с каждой секундой расстояние до поверхности растет.
– Носовые рули – 15 градусов!
– Носовые аппараты к стрельбе изготовить!
Я повернулся к Вейхштейну:
– Нас что, обнаружили?
– Да не знаю я!
У меня мурашки пробежали по спине. Немцев тут, само собой, быть просто не может – но что, если это японцы? Преподносить сюрпризы они умеют – в прошлом году они это здорово доказали, разнеся вдребезги и пополам целую военную базу в Перл-Харбор. Вдруг мы случайно напоролись на японский крейсер или эсминец, и он сейчас поставит точку в нашем коротком путешествии? Пусть мы с ними не воюем – но и не в мире живем, это уж точно. Да и станут ли они разбираться? Как же! В Африку собрались, да? За алмазами? А на дно морское не желаете? Сейчас отправят – прямым экспрессом!
Корпус начал поскрипывать: я не сразу понял, что это из-за внешнего давления. Вот бы знать, на какую глубину может погрузиться лодка…
Сердце оглушительно колотилось где-то в горле.
Внезапно лодка выровнялась. Мы не погружались, не двигались – ни вперед, ни назад.
Интересно, что происходит в лодке, когда рядом взрывается глубинная бомба?
– Отбой учебной тревоги, – сказала внутренняя связь голосом Гусарова.
Что-о?
– Ты слышал? – у Вейхштейна был ошарашенный вид. – Учебная тревога!
– Учебная, – пробормотал я. – Учебная…
И упал на кровать. Тогда я еще и понятия не имел о том, что эта тревога – лишь первая из целой серии таковых, что ждут нас на нашем долгом пути к африканским берегам…
Вновь забурлила вода – продувались балластные цистерны.
Лодка всплывала.
Александр Вершинин, борт лодки "Л-16",
1 октября 1942 года.
…Словом, во время "учебной тревоги" я едва не поседел. Кстати, потом выяснилось, что командир решил не просто проверить готовность лодки и экипажа к неожиданностям, но и отметить таким необычным образом переход линии перемены дат – по сути, в этот момент мы как бы сдвинулись на сутки назад.
Ну а в остальном переход до Датч-Харбор оказался скорее приятным, чем сложным. Во-первых, он был коротким, и занял всего неделю. Во-вторых, на лодке оказалось очень интересно – пока Вейхштейн страдал, я ее облазил всю, от машинного отделения, где работал дизель, и воздух был наполнен запахами солярки и масла, до носовых торпедных аппаратов. Осваивал морскую терминологию – учился говорить "компас" вместо "компас", и все такое. А в-третьих, ощущения того, что мы находимся в открытом океане, не было – лодки шли вдоль гряды Алеутских островов, и то один, то другой из них почти постоянно маячили на горизонте. Они поднимались из серо-зеленой воды черными уступчатыми утесами, возносились острыми скальными шпилями. Вершины одних терялись в облаках, а некоторые были даже окутаны дымом и паром – все Алеутские острова вулканического происхождения, и многие вулканы еще активны. Да и гейзеры там порой дают такие струи пара, что любой паровоз от зависти удавится. Интересно было бы там с молотком полазить – но рассчитывать на это сейчас было бы как минимум наивно. Так что мне приходилось только облизываться на эти геологические диковины. Близ островов море, довольно спокойное, начинало яриться – казалось, даже до лодки доносился грохот волн, разбивающихся о скалы, исходящих белой кровью пены на острых каменных клыках.
Над лодками почти постоянно кружили птицы. С одной стороны, это было неплохо – они напоминали, что земля недалеко, и от этого на душе становилось немного спокойнее. Но вот с другой… Через несколько дней на лодке во многих местах появились довольно заметные бело-зеленые потеки – такие же, как бывают на облюбованных птицами памятниках. Ну и происхождением своим, как нетрудно догадаться, они были обязаны все тем же самым птицам.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
