институтов большой русской нации.
Как представляется, церковный фактор был решающим в формировании языковой идентичности белорусов.
Благодаря церкви в сознании простого народа утверждается представление о русском как о «высоком» литературном языке. При этом русский литературный и белорусский разговорный не противопоставляются как разные языки (чего добивались этносепаратисты), а воспринимаются как разные стили («высокий» и «низкий») одного языка. При этом ориентация на «высокий» язык неизбежно вела к сближению разговорной речи с литературным стандартом.
Значение православной церкви как национально-культурного фактора было осознано (хоть и со значительным опозданием в силу преимущественно социалистически-атеистической ориентации) и этносепаратистами. В связи с этим показательны их попытки создать в противовес русскому православию «национальные» церкви с белорусским и украинским языками богослужения. Не менее показательны попытки полонизировать православную церковь на западнобелорусских землях в период их пребывания в составе междвоенной Польши.
Однако, несмотря на все эти эксперименты и исторические перипетии, православная церковь оставалась основным оплотом русского самосознания. В той же межвоенной Польше православная церковь, хоть и административно обособленная, по-прежнему оставалась проводником русской национальной идеи. Красноречивым свидетельством этого являются многочисленные надгробья межвоенного периода на сельских западнобелорусских кладбищах, надписи на которых выполнены на русском языке в дореволюционной орфографии. Как представляется, это показывает, что русский язык воспринимался местным населением как «свой», причем «свой» высокий, сакральный язык.
В советский период, несмотря на погром церкви и административную белорусизацию 1920–30-х годов, переломить ориентацию населения на русский как на «высокий» национальный язык так и не удалось. В процессе урбанизации внедрение русского литературного в бытовой обиход обрело массовый характер.
В то же время, после большевистского переворота этносепаратистам удалось захватить «командные высоты» в сфере культуры и гуманитарных дисциплин, вытеснив своих оппонентов из общерусского лагеря в интеллектуальное подполье.
Как следствие, в Белоруссии сложилась крайне болезненная и противоречивая языковая ситуация. При массовом бытовом русскоязычии, общерусская идеология фактически табуирована, а усилиями этносепаратистски настроенной интеллигенции белорусам навязывается комплекс жертв этноязыковой агрессии со стороны русских.
ГЛАВА 3. РУСОФОБИЯ В ЗАПАДНОЙ РУСИ
Внешние факторы
Агрессивный русофобский национализм является фактором постоянного морального дискомфорта для любого русского человека, живущего в Белоруссии и на Украине. Здесь важно отметить, что речь идет не только о русских-великороссах, но и большинстве белорусов и украинцах-малороссах, сохранивших русское самосознание.
Дискомфорт этот усиливается недоумением и непониманием: как, откуда на коренных землях Руси взялись идеологии, столь яростно отрицающие русскость этих земель? Почему эти идеологии собирают под своими знаменами немалое количество приверженцев? Как случилось так, что на коренных русских землях возникли государства, в которых человек с русской самоидентификацией чувствует себя чужим?
Попытки осмыслить причины русофобских движений на белорусских и малорусских землях предпринимались как в дореволюционной России, так и сегодня. В основном эти объяснения сводятся к недружественным внешним влияниям — польскому и немецко-австрийскому. Действительно, и у Польши, и у немецких государств были причины желать отторжения Западной Руси от России и посеять смуту и вражду между восточными славянами.
Польское тяготение к западнорусским землям по-своему понятно и даже может вызвать определенное сочувствие.
Западная Русь стала для поляков пространством цивилизационной миссии, пространством, где превосходство польской цивилизации, как казалось, проявилось во всем своем величии и блеске.
Действительно, массовая полонизация западнорусской аристократии после поражения русского православного лагеря в ходе ряда гражданских войн в Великом Княжестве Литовском зачастую шла добровольно и обусловливалась в том числе привлекательностью польской культуры в сравнении с постепенно приходящей в упадок западнорусской. Да и религиозная уния была не только продуктом насилия и навязывания со стороны поляков, но и осознанного выбора части западнорусского общества с целью вхождения в правящую элиту Речи Посполитой.
Ополяченные западнорусы внесли немалый вклад в развитие польской культуры, Вильна и Львов превратились в мощные оплоты «польщизны» на востоке. Поэтому польская фантомная боль по утраченным на востоке землям вполне понятна — эта утрата означала отсечение значительных культурных пластов, без которых польская культура выглядит неполной.
Проблема, однако, в том, что польская цивилизация росла здесь на руинах другой цивилизации — русской, и окончательно превратить Западную Русь в навоз, удобрение для продвижения «польщизны» на восток так и не удалось.
В XIX веке под эгидой императорской России на бывших восточных землях Речи Посполитой разворачивается западнорусская реконкиста.
Естественно, поляки противились этому как могли, хотя многим уже было понятно, что удержать на польской орбите Западную Русь не удастся. Однако, как говорил известный ксендз Калинка, «если Гриц не может быть моим, то пусть по меньшей мере не будет ни мне, ни тебе». Поэтому, конечно, не подлежит сомнению то, что поляки являются основными авторами антирусских мифов и их распространителями среди белорусского и украинского населения.
Австро-немецкий след в генезисе белорусско-украинской русофобии также вполне очевиден. Вопреки распространенному геополитическому мифу о якобы естественности союза между континентальными державами, на рубеже XIX–XX веков, в Южной и Восточной Европе разворачивается столкновение между континентальными гигантами: Россией с одной стороны, Германией и Австро-Венгрией — с другой.
Россия стремится усилить свое влияние в центральной и южной Европе, поддерживая панславистское движение, расшатывающее основы австрийской монархии. Со своей стороны, быстро развивавшийся перенаселенный немецкий мир нуждался в расширении своей территориальной базы, которую он мог найти только на востоке Европы.
Накануне Первой мировой войны немецкая геополитическая мысль рождает концепцию Mitteleuropa — «Срединной Европы», пространства, зависимого от Австрии и Германии, куда бы входили балканские страны, Польша и западнорусские земли. На желательность возрождения ориентированной на Германию Польши, включавшей в том числе былые западнорусские владения Речи Посполитой, указывали даже классики марксизма. Вполне очевидно, что реализация этих австро-немецких вожделений была возможна только в ущерб интересам России, что в Германии и Австрии отлично понимали.
Таким образом, задачей австро-немецкой политики было не только устранение русофильского панславизма, но и поддержка антирусских прогерманских движений, подрывающих саму Россию.
Связь украинского и белорусского национализма с немцами со всей очевидностью обнаружилась во время как Первой, так и Второй мировой войны.
Однако представляется вполне очевидным, что объяснить расцвет русофобии на западнорусских землях исключительно внешними факторами никак нельзя. Никакие польские, австрийские или какие-то другие происки не дали бы результата, если бы внутри самой русской культуры и идентичности не было слабых мест, «ахиллесовых пят», которые позволили семенам русофобии укорениться и дать обильные всходы.
Эти «ахиллесовы пяты» порождены драматическим цивилизационным кризисом, который переживает русский мир, начиная с XIII столетия. Кризис этот связан с общим упадком православной цивилизации, к которой принадлежит Русь, и был усугублен монголо-татарским нашествием, нанесшим Руси невосполнимый урон и сокрушившим целостность ее политической структуры.
