пришёл мир. День и ночь она мечтала о том, что не сегодня, так завтра она вновь встретится со своим любимым человеком, и наконец-то они заживут, как все люди – без страха за себя и своих близких. Она будет вставать, как всегда, раньше всех, кормить своих детей, законного мужа, Георгия, и отправляться на свою любимую работу в городской больнице. Но пока это всего-навсего мечты, мечты, мечты… А сейчас надо собрать кое-какие медикаменты, шприц, бинты, йод, вату и бежать на другую свою работу.
Ну что же, надо, так надо, и много чего надо – не падать духом, верить и молиться, надо эту фашистскую гидру задушить здесь, под Сталинградом, и освободить от неё народы мира.
И особенно немецкий народ, который находится под двойным давлением – под гнётом геббельсовской пропаганды и мирового презрения.
Гертруда Моисеевна несколько раз потянулась и, как бывало при гимнастических упражнениях на уроках физкультуры в медицинском институте, резко встала на ноги.
Случайно столкнулась лицом к лицу с висевшим на стене зеркалом и хихикнула:
– Да-а-а, пропадает такое добро, нет нынче спроса на красоту, все человеческие, то бишь мужские, ресурсы направлены на восстановление мира.
И действительно, посмотреть было на что! Из зеркала на неё смотрела озорная мордашка, ну вроде как копия одного из современных виртуальных смайликов, и рот до ушей.
– Чему радуешься, дура? Но, однако же, зря я тебя ругаю, есть какое-то сходство с одной из средневековых Мадонн… – сказала она примирительно и продолжила обозрение сей красоты.
В окно заглянули лучи восходящего солнца, и она выключила электрическую лампочку. Фигура, конечно, не модельная. Сколько там положено – девяносто-шестьдесят-девяносто? Больше-меньше, но за первый сорт сойдёт. Она повела круглыми плечами, повернула голову назад, как бы спрашивая своего кавалера: «Ну, как тебе?». Как будущий врач-педиатр, она хорошо знала анатомию, и её обмануть нельзя было. Груди свои она тоже раскритиковала, могли бы быть и побольше, говорят, мужчинам нравятся большие… Ну да уж ладно, бывают и похуже. И согласилась с тем, что на такие перси тоже нашёлся бы поэт. Ну а вот что касается талии, то, конечно, не шестьдесят, но плюс-минус есть, так что тоже сойдёт. Зато бедра ей самой нравились – плотные, круглые, охра с золотом. Осталась она довольна и геометрическими линиями, которые, опускаясь вниз, плавно переходили в такие же круглые симметричные изгибы ног. Ногами своими она гордилась особо, так как занималась гимнастикой, и к ней со стороны тренера никаких претензий не было, ну а он-то уж разбирался в этом деле. Да и не пригласили бы её в секцию гимнастики, если бы у неё с ногами были проблемы.
– Короче, Венера – не Венера, но незамеченной не останусь! – вынесла она себе вердикт, накинула на плечи домашний халат и скрылась в туалетной комнате.
И пока её здесь нет, давайте немного посплетничаем и скажем, что над её внешностью природа действительно поработала на совесть и сотворила достойный экземпляр женской красоты. Но природа природой – никто не отменяет её вечный труд, – но, однако, своим породистым телом и острым умом Гертруда обязана не только природе. Ведь, имея в своих генах столько ценных кровей – славянской, германской, иудейской и кто знает ещё каких, – она не могла быть иной. И этот симбиоз был настолько редким и оригинальным, что Гертруда и сама не знала, чей образ ей ближе – античной богини любви или средневековой мадонны. По паспорту она числилась русской, так как её папа носил русскую фамилию, взятую у своей матери, и, следовательно, славянская кровь подтверждалась наличием русской бабушки. Остальные восходящие линии генетического кода для неё были прочерчены пунктиром, и она о них больше догадывалась, чем знала. Но ей было достаточно и этого, чтобы в душе, втайне от других, считать себя немного ещё и еврейкой, и германкой.
Будучи студенткой с отличными оценками и без пяти минут врачом, она знала, какое влияние оказывают на организм человека группы крови, их качество и какой след они оставляют в генах человека. Изучая своё происхождение, она находила в своей природе качества, принадлежащие перечисленным нациям. Так что её догадки были небеспочвенны.
Семья у них была небольшая – папа, мама и она. Старший брат Николай в начале войны, никого не спросив, ушёл добровольцем на фронт, и от него не было никаких вестей. До недавнего времени с ними жил ещё и дедушка, но, как бы это сказать деликатнее, хорошо, что он не дожил до этих времён и не увидел зверства своих потомков-германцев.
Как бы там ни было – в мире война, на дворе – бомбёжка, обстрелы и прочая смерть. Гертруда проглотила свой кусок чёрного пайка, выпила чашку чая и, стараясь не тревожить спящих ещё родителей, выскочила на улицу, где её ждали неизвестность, а ещё дом Павлова и где-то там, рядом, – мечта и смысл её жизни, Гоша, как она называла своего Георгия.
Из каких-то отрывочных слухов до неё дошло, что он якобы воюет где-то здесь, под Сталинградом, и она по каким-то своим внутренним, интуитивным каналам связи пыталась его разыскать.
Она знала, что Дом охвачен огнём, так как его днём и ночью атакуют немцы, но она должна была туда попасть, она об этом тоже знала. Там – её «работа», там она нужна и там её ждут. Защитники этой крепости подвергались смертельной опасности, и в любое время нужна будет её помощь. Там же её ждала санитарный инструктор Мария Степановна Ульянова, её преподаватель в институте. Сквозь свист пуль и осколков Гертруда пробежала почти квартал и нырнула в траншею, известную только ей одной, в конце которой был тайный вход на этот маленький островок жизни посреди бушующего океана.
– Господи, помилуй и спаси! – прошептала она и перекрестилась. – Матерь Божия, сохрани этих ребят, и пусть у меня сегодня не окажется много работы!
Кое-где ей приходилось пробираться ползком и на ощупь, но она не думала о себе, она думала о тех ребятах, которые с нетерпением ждали её. И могла ли она к ним не прийти, если каждый из них молился своему Богу и за себя, и за неё; если каждый из них ждал её, как Бога? И она спешила, спотыкалась, падала, вставала и молилась; ей представлялось, что где-то там стонет её тяжело раненный Гоша. Ей даже показалось, что он произнёс её имя: «Гера, я здесь, рядом, вот я, дай мне твою руку». Но Гоша, к сожалению, был совсем в другом месте, и она не могла
