А во-вторых, мне еще вчера было известно, что здесь точно будут присутствовать двое людей, проходящих свидетелями по делу об убийстве Абрамова. Те самые, с которыми я еще не имел случая пообщаться. Миша Григорьев и Юля Назарова. Вчера я созвонился с ними и договорился о встрече сразу по выходе из крематория.
Под звуки траурной музыки гроб ушел за черные занавески. Две женщины, внешне похожие одна на другую, медленно направились к выходу. За ними тронулись и все остальные. Я уже знал, что одна из женщин — мать Коли, которая вчера приняла мою Зину за капитана полиции, а вторая — ее сестра. В небольшой группе родственников и знакомых я заприметил маленького человечка, который никак не походил на убитого горем родственника. Оперативник из отдела уголовного розыска, того самого, в ведении которого находится дело об убийстве.
Мишу и Юлю я узнал сразу, как только их увидел. Молодая парочка, держатся обособленно от других. Очень интересная комбинация: голубоглазый блондин, типичный Иванушка из советских экранизаций народных сказок, и жгучая брюнетка со смуглой кожей. На лице молодого человека незаметно никаких признаков скорби, зато явственно читается тревога. Девушка не плачет, но часто моргает глазами. Я заметил, как она несколько раз глубоко вздохнула.
Когда Григорьев и Назарова вышли на улицу и направились к припаркованному на стоянке «форду», я подошел к ним и представился. Благо погода стояла сухая и теплая, мы расположились на лавочке, и я попросил молодых людей как можно подробнее описать мне события субботнего вечера.
Совместный рассказ Миши и Юли вполне соответствовал их показаниям. Каких-либо противоречий я не заметил. Как и вчера, первостепенное значение для меня имели перемещения участников пикника в последние полчаса перед убийством.
— …Мне сначала тепло было, а потом ветер поднялся, и я замерзла, — говорила девушка. — Пошла в дом за курткой. Она у меня висела сразу у входа. Взяла куртку, ну и заодно заглянула в комнату, где лежал на кушетке Коля…
— Зачем заглянули? — уточнил я.
— Да так просто.
— А все же?
— Хотела позвать его обратно в компанию. Ну, неправильно как-то получилось. Приехали вместе, сидели, отдыхали. Потом поссорился он с Настей, обиделся и ушел. Вот я и позвала его…
— Какими словами?
— Вроде бы я спросила: «Коля, ты спишь?» Он пошевелился, мотнул головой. Я сказала: «Пойдем к нам, помиритесь с Настей». Он ответил одним словом: «Нет». Ну, я не стала уговаривать, вышла.
— И вернулись на берег?
— Не сразу…— смущенно улыбнулась Юля. — Я отошла буквально метра на три-четыре от домика, до ближайших кустов. По малой нужде. Понимаете?
Я кивнул. Вчера я заприметил на базе отдыха отдельно стоящее строение, которое русский человек никогда ни с чем не спутает. Располагается эта будочка метрах в пятидесяти от домика, где в субботу обосновались студенты. Что ж, ничего удивительного, что Юля решила так далеко не идти и воспользовалась ближайшими кустами.
— Ну и вот, — продолжала девушка, растягивая слова и сосредоточенно глядя в одну точку, — я вышла из кустов и возле крыльца чуть не столкнулась с Мишей…
— Со мной то есть, — с натянутой улыбкой подхватил парень, — я как раз заходил в дом за телефоном. Зашел, вынул из розетки телефон. Заглянул в комнату, где должен был находиться Коля. Он там и был, лежал на кушетке. Я негромко крикнул: «Эй, ты чего куксишься, компанию подводишь, пойдем к нам». Он отвернулся к стене, сказал то же, что и Юле, одно слово «нет».
— А свет в комнате горел?
— Нет. На кухне, где у меня телефон заряжался, горел, в прихожей тоже горел, а в комнате — нет.
— Вы к нему близко не подходили? — спросил я под влиянием мелькнувшей у меня абсурдной мысли. — Вы вообще уверены, что это был Коля Абрамов?
Миша, а вслед за ним и Юля посмотрели на меня как на сумасшедшего. Очевидно, им моя идея действительно показалась идиотской.
— Конечно, Коля, кто же еще, — уверенно сказал Миша, — голос ведь его был.
— А разве голос не показался вам странным? Он не был хриплым, сиплым, простуженным, слишком высоким или слишком низким?
— Нет, — покачал головой парень, — ничего такого я не заметил. А вы что хотите сказать-то? Что это был настоящий убийца? А для чего бы ему прикидываться Колей? И где же, в таком случае, был сам Коля?
Если бы у меня были ответы на эти вопросы… Нет, я в тот момент вовсе не считал, что Юля с Мишей разговаривали с настоящим убийцей. Я просто допустил такую теоретическую возможность. Не из тех я людей, которые бывают абсолютно уверены. Я из тех людей, которые допускают возможность и сомневаются… Вот в словах мальчика Миши и девочки Юли я почему-то сомневался. Несмотря на всю согласованность их объяснений, кое-что мешало мне им верить. Может быть, неестественные интонации, неуместные паузы между словами? Отсутствие жестикуляции? А может быть, какая-то чрезмерная простота их рассказа? Ведь если двое людей заранее договариваются совместно лгать, то о чем они должны позаботиться? О том, чтоб не запутаться в мелочах. А для этого мелочей вообще не должно быть в их рассказах, или их должно быть очень мало. Вот в словах Юли и Миши их реально мало.
— Вы давно знакомы? — задал я вопрос, намеренно не связанный с предыдущими.
— С первого курса, — ответил Миша. — Скоро пять лет будет.
— А близкие отношения у вас давно?
— Если уж вам это так нужно знать, отвечу: примерно с прошлой зимы. Да, точно, с того дня, как мы окончание зимней сессии отмечали...
— С Настей Трофимовой вы оба дружите?
— Ну, вообще-то подругой Насти с первого курса была я, — ответила Юля, — а когда Миша стал моим молодым человеком, нас все уже рассматривали как единое целое. То есть, например, если приглашали на какой-то праздник, то обоих. Вот и к Насте на день рождения вместе ходили…
— А как вы к ее молодому человеку относились?
Задавая вопрос, я смотрел на Юлю, но ответить почему-то поспешил за нее Миша:
— К Коле-то? Нормально. Если вы имеете в виду ту гадость, которую он ей подкинул в позапрошлом году, так это ведь касается только самой Насти. Если она сочла возможным его простить и снова с ним сблизиться, так нам-то какое дело? Лично мне он большим другом не был, но общались нормально.
— А вы, Юля? — я опять перевел взгляд на девушку. — Вы как относились к человеку, который столь некрасиво поступил с вашей подругой?
— Я тоже думаю так, как Миша сейчас сказал, — медленно ответила Назарова. — Все, что между ними происходило, только их и касается. Мне вообще фиолетово было.
В ее карих глазах сверкнул мимолетный огонек, давший мне основания думать, что на самом деле ей было далеко не все равно. Чего-то эта девушка недоговаривает. Да и ее молодой человек тоже.
— Ладно, молодые люди, время уже половина первого, а в пять часов нам всем следует быть на берегу Радужного, — подытожил я, поднимаясь, — не забыли?
— Не забыли, нам еще вчера сообщили, что сегодня будет проводиться следственный эксперимент на месте преступления. Мы приедем к пяти. С Максом Трофимовым уже договорились, он нас отвезет.
Обычно я люблю поправлять неточности, допускаемые моими собеседниками, но сейчас не стал объяснять парню разницу между проверкой показаний на месте и следственным экспериментом. Разница есть, и существенная, но даже студенты юридических факультетов не всегда могут ее просто и доходчиво объяснить на экзамене. Зато я задал другой вопрос:
— Кто убил Колю Абрамова? Вот вы, Юля, как считаете?
— А разве непонятно? Трофимова его и убила.
Ответ был настолько уверенным и безапелляционным, что я даже удивился. Обычно лучшие подруги так себя не ведут.
— Вы так говорите только потому, что она арестована?
— Вовсе нет, — недовольно ответила Юля, — просто никто, кроме нее, и не мог убить. Мы ж вам сейчас все по полочкам разложили, все обрисовали, как было. Мы оба вернулись на берег, и Трофимова почти сразу же пошла в дом и там будто бы нашла труп Коли. Кто ж его убил за эти две минуты, да так, что мы ничего не видели и не слышали?
А вот теперь уже идет явное несоответствие… И брат Насти, и Аркадий Завитаев говорили, что временной промежуток между возвращением Миши с Юлей и уходом Насти был хоть и коротким, но все же не двухминутным. От пяти до десяти минут прошло, так точнее будет.
— А вы, Михаил? Верите в виновность Анастасии Трофимовой?
То, что на лице молодого человека отразилась внутренняя борьба, — несомненно. Вот только непонятно, что с чем боролось. Такое чувство, что ему и ответить хочется, и в то же время он понимает, что отвечать нельзя. В этот момент я совершенно точно понял, что ему известно нечто такое, о чем он не считает возможным говорить, но что имеет непосредственное отношение к убийству.
— Я не знаю, — наконец ответил Григорьев чуть дрогнувшим голосом и еще раз повторил: — Я не знаю.
