Орлов делает маленькую паузу и начинает перебирать бумаги в папке. Внушительный тон его, серьезность внутрипартийной обстановки, а главное, его таинственный кабинет в ЦК производят свое впечатление. Я убеждаюсь, что этот желчный и недалекий человек может решить мою судьбу. Молниеносно пролетают в голове мысли о "казни Сталина", "дне рождения" у Зинаиды, дружбе с Сорокиным, о сегодняшней встрече с Резниковым. Значит, Орлов все знает. И его дилемма тоже ясна: расскажу — остаюсь в ИКП, нет — выгонят из ИКП и из партии. Я волнуюсь и этим порчу дело, так как знаю, что Орлов исподлобья наблюдает за мною. Беру себя в руки и сосредоточиваюсь, вернее, стараюсь делать это. Я готов отвечать на все вопросы во имя Зинаиды, Сорокина и кавказской чести категорическим — "нет!". Пусть исключают. Путь сошлют в Сибирь. Пусть…
Внезапным вопросом Орлов перебивает мысли:
— Вы были вчера на собрании в Комакадемии?
— Да, был.
— Кто вам билет дал?
— Дали в ИКП.
— Кто персонально?
— Сорокин.
— Почему он дал именно вам?
— Спросите у него.
— Я вас спрашиваю.
— Я вам ответил.
— Вы аплодировали Бухарину?
— Да.
— Почему?
— Потому, что он член Политбюро.
— Вы кричали "ура" Бухарину?
— Вы мне скажите лучше, зачем я вызван сюда. Я считаю излишним отвечать на эти глупые вопросы.
— Не забывайте, что вы находитесь в ЦК, и отвечайте на вопросы, — грозит Орлов.
Но у меня уже легче на душе. Я вижу, что Орлов учиняет надо мною мелкий полицейский допрос без серьезных для этого данных. Поэтому я храбрюсь и перехожу в контратаку:
— Я только вчера впервые в своей жизни увидел Бухарина и, когда аплодировали все, даже президиум, аплодировал и я. Но если за это время с Бухариным произошло что-нибудь неладное, то тут виноват не я, а ЦК членом которого он является.
— А вы аплодировали Кагановичу? — вдруг спрашивает Орлов.
— Да, и на том же основании, что и Бухарину.
— Разделяете вы теоретические воззрения и политические взгляды Бухарина?
Я вскакиваю со стула, изображаю глубокое возмущение и угрожаю Орлову, что за такие провокационные вопросы с его стороны я пойду с жалобой к самому Сталину. Мои угрозы не действуют.
— Перестаньте закатывать мне здесь истерику, как баба, и заниматься демагогией. Я вашу антипартийную душу вижу насквозь… Не пугайте и Сталиным, работая против Сталина… Подумаешь, не успел еще вылупиться, а хочет учить. Итак, будете вы отвечать по существу на поставленные вам вопросы?
Последние слова Орлов произносит громко и почти по слогам. Его всегда желчная физиономия превратилась вся в вопросительный знак. Но и я теперь действительно вне себя. Слова "как баба" (у кавказцев это самое тягчайшее оскорбление) ядовитой пулей сразили мое самолюбие. У меня буквально потемнело в глазах. В этот миг мне казалось, что я готов на убийство, на смерть.
— Гражданин Орлов, ты был и остался шпиком и карьеристом, которому не должно быть места в аппарате ленинского ЦК. Или я потеряю свой партбилет, или тебя отсюда выставят!
При этих словах я выбегаю из кабинета. Забыв сесть в лифт, спускаюсь по лестнице. Еще не дошел я до третьего этажа, как слышу сзади крик; кто-то бежит за мною, громко называя мою фамилию. Останавливаюсь. Подходит незнакомое мне лицо кавказского типа, средних лет, в военном костюме без знаков и, широко улыбаясь, будто мы с ним давнишние друзья, просит меня зайти в его кабинет. Я добиваюсь узнать, в чем дело, но незнакомец просит сначала зайти. Поднимаемся обратно на четвертый этаж, идем мимо кабинета Орлова и через два или три кабинета незнакомец открывает мне дверь. Заходим. Обстановка в первой комнате почти та же, что и у Орлова. Здесь сидит довольно пожилая женщина и что-то печатает. Мы заходим в следующую комнату. На ходу незнакомец говорит женщине: "Если кто-нибудь придет, то я занят". Незнакомец, продолжая все еще улыбаться, указывает мне на стул, сам садится после меня в кресло, — менее потертое, чем у Орлова. На столе два телефона (внутренний и внешний), свидетельствующие о ранге более высоком, чем у Орлова. Незнакомец представляется:
— Вы меня, конечно, не знаете — я ответственный инструктор ЦК и моя фамилия Товмосян. Но о вас я слышал от ответственного инструктора ЦК т. Кариба. Вы его знаете, недавно он инструктировал Северный Кавказ и Дагестан. Он о вас самого лучшего мнения и пророчит вам большие успехи. Я знал, что вас сегодня вызвали в ЦК к Орлову по каким-то вашим институтским делам. Я попросил Орлова после окончания беседы познакомить меня с вами, но, оказывается, вы с ним поссорились. В чем дело, что случилось?
Я не хотел возвращаться к теме об Орлове, но Товмосян был весьма настойчив и любопытен. Тогда я рассказал суть дела.
— Вы по форме совершенно правы — он вас лично оскорбил, знай он наши "кинжальные обычаи" Кавказа, этого бы не случилось, но вы не правы по существу. Вы чересчур погорячились и тем ухудшили свое положение. Если это дело дойдет до ЦКК, то будет плохо не ему, а вам. В Москве, разумеется, знают, что мы — народ горячий, но нашей горячностью мы должны пользоваться против врагов партии, а не против друзей.
— Если в партии вообще есть враг, то этот враг — Орлов, — заметил я тут же.
— Ошибаетесь, он не дипломат и даже не теоретик, но предан партии всеми фибрами души.
— Он был "всеми фибрами души" предан и белой контрразведке, — отвечаю я.
— Откуда вы это знаете?
— Видел документы…
— Да, это старая история. Она не раз была предметом расследования ЦКК. Ничего порочащего на него не нашли. Ведь, в конце концов, сейчас важно не то, что кто-то когда-то кем-то был, важно другое — кто кем является сегодня. У нас в партии немало членов с дореволюционным стажем, но какой от них толк, если они смотрят назад, а не вперед. Если хотите, такие старые члены партии сегодня даже вредны для нашего дела.
Товмосян при этих словах пристально посмотрел мне в глаза. И в этих глазах он несомненно читал величайшее удивление. В самом деле, только впервые от Товмосяна я слышал столь грубое и циничное определение: "старые члены партии сегодня вредны". Я решительно не мог понять этого, еще меньше понимал я, почему и к чему Товмосян все это говорит мне, неужели только для этого заявления он вернул меня назад.
Товмосян выжидающе замолчал. Мне было не о чем говорить, да и бесполезно возражать. Убедившись, что я не имею или не хочу что-нибудь сказать, он перешел, видимо, к основному пункту.
— Вы знаете, как правые лидеры смотрят на национальный вопрос? — спросил он.
— О правых лидерах я слышу впервые из ваших уст, — притворился я наивным.
— Я говорю о теоретической школе Бухарина в вашем ИКП, — уточнил вопрос Товмосян.
— Я заявляю, что и об этой школе тоже слышал в первый раз только вчера из уст Кагановича.
Не знаю, насколько он мне поверил, но действительно я не имел ни малейшего представления о наличии особой концепции по национальному вопросу у правых. Я знал, что Ленин критиковал Бухарина по самым различным правовым и тактическим вопросам (теория о государстве, Брестский мир, национальный вопрос, истмат и диамат), но не знал, были ли у Бухарина сейчас свои особые взгляды на национальную политику партии(ранее у Пятакова и Бухарина такие взгляды по вопросу о праве народов на самоопределение были, но теперь это отошло в область истории). Тем охотнее я попросил Товмосяна рассказать, в чем сущность национальной концепции "школы Бухарина".
Однако, в изложении Товмосяна, национальная-теория "правых" (дальше он говорил о "правых") выглядела так, как я ее себе представлял, когда впервые столкнулся с Сорокиным в ИКП.
Правые считают, доказывал Товмосян, что ЦК де-русифицировался. Раньше было еврейское засилье, а теперь — кавказское. Иначе говоря, они считают, что убрав из ЦК евреев (Троцкого, Зиновьева, Каменева), власть захватили кавказцы — Сталин, Микоян, Орджоникидзе и др. Поэтому правые объявили войну Кавказу. Победа правых в нашей партии означала бы победу не просто великодержавного шовинизма, но и махрового русского империализма. Кто сейчас идет против Сталина — основоположника ленинской национальной политики, — тот идет против своего народа. Вы еще молодой и политически неопытный, — повторил Товмосян, — но меня и вас, кавказцев, это касается раньше и больше всех. Вот против этой идеологии вместе с нами борется и русский коммунист Орлов. Поэтому несправедливо объявлять его врагом и для этого копаться в его биографии.
Беседу нашу Товмосян закончил совершенно конкретным предложением сообщить ему обо всех проделках правых в ИКП, о которых мне известно что-либо существенное.
— Вы хотите сказать, что я знаю какой-нибудь заговор неизвестных мне правых и этот заговор скрываю-от ЦК? — начинаю я возмущаться.
