Людоед вдруг остановился и присел на корточки, разглядывая снег.
– Чего там? – тихо спросил Васнецов, присев рядом.
– Следы. Свежие достаточно. Видишь? – Крест указал не вереницу отпечатков гусеничных траков.
– Ну. И что это?
– Отпечаток характерный. Это след гусениц танка Т-64.
– И что это значит? – Николай пожал плечами.
– Те машины, БАТ-2, сделаны на базе удлиненного танкового шасси. И за основу взята ходовая часть именно шестьдесят четверки. Смекаешь?
– А вдруг это танк? По следу ведь не понять, БАТ это или Т-64.
– Не понять. – Илья утвердительно кивнул, – Но это пока единственная зацепка. Да и шестьдесят четверки достаточно редкие машины в отличие от Т-72 и всяких БМП, БМД и МТЛБ. Так что шансы велики.
– Надеюсь что ты прав.
– Ладно, блаженный, двинули дальше.
– Крест, может, хватит уже меня так называть? – поморщился Николай.
– Да-да, больше не буду, блаженный. Пошли.
Они осторожно двинулись дальше, поглядывая на овраг справа, и следы слева. Метров через сто Людоед резко развернулся и прижал указательный палец к губам. Затем присел и осторожно двинулся к обломку стены обвалившегося здания. Васнецов так же осторожно подкрался к нему.
– Тише, блаженный. Там бараны. – Зашептал Крест.
– Какие бараны? Удивился Николай.
– Двуногие.
Всего в полусотне шагов от них стоял уже знакомый БТР-152, выкрашенный в белый цвет. На борту большими черными буквами было написано – «Умрите свиньи!». Двери бронемашины украшали черные черепа. На крыше кабины сидело два человека и по крохотным огонькам, то и дело становящимся ярче, было понятно, что эти двое курят. Красные угольки папирос озаряли тусклым светом лица вокруг рта, и можно было понять, что сидят на кабине два бородатых черновика.
– …черт его знает, – усталым хриплым голосом договорил начатую фразу один из черновиков.
– Ну да. И чего нам ночью ловить тут? А ну, как и нас перебьют как Живодера команду? – Проворчал второй.
– Его грохнули средь бела дня, между прочим. Ночью наоборот безопаснее. Для нас во всяком случае. Эти же трухают ночью выходить.
– Ну не скажи. Помнишь, с месяц назад бойню на проспекте Космонавтов? Ночью ведь было.
– Да. Только что от них осталось? Ладно. Подежурим ночь да спать днем будем. А остальные в зачистку пойдут, свиней этих искать.
– А я тоже в зачистку хотел пойти. Пострелять кого-нибудь.
– Ну, иди, ежели отдыхать не хочешь. Кто тебя держит-то? Мне лично все эти замесы уже комом в горле стоят. Надоело.
– Да я бы пошел. Но говорят, что именно нам завтра в Ганину яму двигать.
– Зачем?
– А ты не слышал? Гонцы оттуда не пришли в условленное время. Еще вчерась утром должны были быть. А нету. Если завтра не появятся, то на разведку попрем.
– Да что у них там случится, могло? Место тихое. Спокойное. В запое, наверное, уроды.
– Ну, вот и узнаем. Если нас пошлют.
– Пошлют и ладно. Я не против. В дороге покемарю. Хоть какое-то разнообразие. А то лет десять уже из города никуда не выходил. Да и вообще. Я бы там и остался жить, в яме-то.
– Нафига? У нас же тут нормально на станции. Просторно. Уютно.
– А там тихо и спокойно. И леса кругом. Зверя стрелять, далеко ходить не надо…
Внезапная вспышка взлетевшей осветительной ракеты озарила призрачный мир разрушенного Екатеринбурга.
– Черт, кто это сделал? – пробормотал один из черновиков.
Где-то совсем рядом, всего в паре сотен метров, раздались выстрелы.
Людоед подтолкнул Николая в плечо, призывая его спуститься по склону в провал метрополитена, и сам последовал за ним. Позади послышалось надрывное нытье стартера, который с большим трудом все-таки завел двигатель бронемашины.
Оказавшись внизу, Людоед стал торопливо осматривать обломки здания, которое тут обрушилось увлекаемое оседающим в метро грунтом. Достаточно скоро он обнаружил лаз, образованный массивными бетонными плитами и пластами грунта. Лаз уходил вниз под небольшим углом и был достаточно узким. Чтобы двигаться по нему, пришлось снять вещмешки с боеприпасами и автоматы с плеч, таща их за собой.
– Куда мы вообще ползем? – недовольным голосом тихо пробормотал Николай.
– В метро конечно, – ответил Крест, продолжая движение.
– А вдруг там тупик дальше?
– Мы ведь не знаем наверняка. Правильно? Что тебе вообще не нравится?
– Узкое и замкнутое пространство. Вот что. – Васнецов продолжал выражать в тоне недовольство.
– А вентиляционную трубу в Аркаиме помнишь? – хмыкнул Илья.
– Конечно, помню. Потому и не нравится.
– Кончай ныть. – Отрезал Людоед. – За каким чертом ты тогда пошел ночью непонятно куда?
– Да ладно. Мне что и сказать ничего нельзя?
– Ты уже сказал. Я тебе ответил. Не отвлекайся.
Тупиком оказался обломок бетонной плиты, который они смогли опрокинуть, и впереди развернулась черная бездна. Крест посветил фонарем. Метротоннель был тут обрушен частично. Из-под основного завала торчал вагон электрички, раздавленной огромной массой. Дальше свод был осыпавшийся, накрыв пол и рельсы слоем обломков разных размеров, пылью и грунтом. Сверху свисали обломки труб, кабелей и проросшие корни деревьев. Крест присел на обломок плиты и оперся спиной на сдавленный вагон.
– Привал, – вздохнул он.
Николай присел рядом, стягивая с лица марлевую повязку и заводя с глаз на шапку прибор ночного видения.
– Знаешь, Илья, – пробормотал он, – Если бы там, в Московском метро на мне не было респиратора и ПНВ, то отец узнал бы меня. Он бы узнал меня… – Васнецов выронил предметы из рук и сильно прижал к лицу свои ладони. Он старался сдержать слезы и напрягся изо всех сил. Но вырвался стон, и слезы потекли как вода из взорванной плотины. – Господи, Людоед, как больно, – вскрикнул он. – Как же больно… Отец… Мама… Дядя Володя… Подружка Славика… Рана… Та семья в джипе… Сынишка Ветра… Вандалы которых я убивал… Дочка китайца этого… Как же жалко всех! Почему ты говорил, что мы ненавидим людей? Мне ведь жаль их! Мне их жаль, Крест!
– А знаешь почему? Сказать тебе, почему тебе их жаль? Знаешь, почему ты только и делаешь, что жалеешь их?
– Почему? – всхлипнул Николай.
– Да потому что для тебя они обречены. Они уже все мертвы. И мертвые и еще живые. Для тебя. Ты не одержим мыслью об их спасении. Ты все время сомневаешься. Ты думаешь иногда, что может быть ХАРП это выход. А к жизни относишься только как к боли. И жалость эта к людям, лишь блеклая тень твоей жалости к самому себе. Это твоя слабость и твой эгоизм. Ты мазохист и потому истязаешь себя, провоцируя боль. Разве можно сказать после этого, что ты любишь людей?
На Васнецова эти слова подействовали несколько отрезвляюще, и он на удивление резко перестал плакать.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
