На Васнецова эти слова подействовали несколько отрезвляюще, и он на удивление резко перестал плакать.
– Но это ведь не так…
– Тогда утри сопли, если это не так.
Васнецов вздохнул, ловя воздух дрожащими губами.
– Хотя может ты и прав, – тихо сказал он. – Знаешь, я всегда любил одиночество. Но сейчас мне так одиноко, что страшно.
– А ты не был никогда одинок. Это все мнимое. Ты жил в относительном уюте среди своих. Не был ты одинок.
– А ты? – он взглянул на Людоеда.
– Я? Знаешь, блаженный, одиночество, это когда умирает душа. Свою душу я сам убил. Даже не тогда, когда пустил ракеты и понял, скольких жизней это стоило. А когда взмахнул своим мечом. – Крест достал сигарету и закурил, пряча огонек в рукаве шинели.
– А как же Нордика?
– Нордика? – Людоед улыбнулся, покачав головой, – Она святая. Она надежный друг. Она хороший боец. Она умна. Конечно, я к ней не равнодушен. Она мне как сестра. Но это ведь не то, что надо ей.
– Любовь? – Николай тоже покачал головой, – Что это такое?
Крест вздохнул.
– Любовь, это когда ты не променял бы возможность держать в свое руке ее ладонь даже на тысячи ночей с роскошными блудницами.
– Но Нордика ведь ждет тебя. И будет ждать. Ты не хочешь иметь детей? Ты ведь говорил, что они должны рождаться…
– Я женат на радиации, – тихо засмеялся Крест, – в таких браках дети не рождаются. Все, хватит трепаться. Пошли. – Он раздавил окурок ботинком и поднялся.
– Мы идем дальше?
– Разумеется.
Двигались они осторожно. Сверху свисали фрагменты отделки тоннеля, куски породы и грунта. Причудливые изгибы и паутины корней деревьев, пугающих поначалу своей кажущейся противоестественностью. Под ногами хрустели мелкие обломки, некоторые из которых лязгали о рельсы путей. Сделав еще около сотни шагов, до их слуха донесся какой-то вой. Путникам пришлось насторожиться и продолжать движение в готовности к любой неожиданности. Монотонные завывания усилились, и воображение уже начало свою любимую игру в невиданных и смертельно опасных монстров. Но разгадка оказалась насколько неожиданной, настолько и простой. Из свода тоннеля, где произошло большое обрушение грунта, торчала большая, ржавая местами до дыр, водопроводная труба. Другой конец ее, видимо выходил на поверхность и малейший порыв ветра заставлял ее издавать жуткий вой.
Миновав ее, Николай и Людоед заметили, что следов разрушений становится меньше. Вскоре тоннель предстал без каких-либо признаков разрушений и еще метров через сто их приборы ночного видения позволили разглядеть аккуратно выложенную стену из больших шлакоблоков и кирпичей, которая перегораживала дальнейший путь. В стене была одна дверь и несколько закрытых изнутри кирпичами узких бойниц метрах в двух от уровня пола. Людоед и Николай переглянулись…
* * *
Молодые черновики по кличке Шмон и Гопник сидели на деревянной платформе возле печки буржуйки, труба которой тянулась к потолку и уходила вглубь подземного логова, где соединялась с другими трубами от иных печек и выводила дым на поверхность. Рядом с печной трубой была еще одна труба, имевшая видимо функции переговорного устройства, поскольку кончалась широким раструбом, в который было удобно кричать. Стробоскопу было под пятьдесят. Он лежал на топчане, укрывшись звериной шкурой и, пытался заснуть. Однако увлеченные игрой в карты, в свете пары керосиновых ламп, Шмон и Гопник постоянно выкрикивали в адрес друг друга ругательства и весьма эмоционально реагировали на успехи и поражения.
– Вот тебе еще дамка, козья твоя морда, – захихикал Шмон. – Давай еще пять папирос.
– А что я курить буду, рукопомойник ты хренов?! – раздосадовано воскликнул Гопник.
– Бамбук, лошара! – Шмон заржал, – А если хочешь, я тебе дам пару тяжек со своей мохнатой сигары!
– Базар фильтруй овца! В дышло захотел?!
– Да завалите вы хлебала свои, щенки стремные, харэ базлать, – проворчал Стробоскоп.
– Пардон, старый. Звиняй. Гопота долг не признает.
– Я сказал, фильтруй базар. Карточный долг святой. Но ты мне паришь. В твоей колоде у всех дам уголок загнутый.
– Это предъява? – нахмурился Шмон.
– Да! Ты букетик бунтишь! Ответь на предъяву!
– На, зырки разуй, фуцан! У шестерки и двух тузов тоже края гнутые. Сколько годков колоде вообще соображаешь? Я как, по-твоему, их различаю? Вальтанулся совсем что ли?
Стробоскоп поднялся с топчана и, выхватив у молодых подельников карты, швырнул их с платформы к двери.
– Ну нафига, старый? – раздосадовано воскликнул Шмон.
– Я вам вьюны пообрываю сейчас, вязы выверну нахрен. – Спокойно проговорил старший.
– Стробоскоп, да что ты взъелся? – развел руками Гопник.
– Едало захлопни. Это я для пацанов реальных Стробоскоп. А для вас, ушмырки, я Старый.
Он сделал вдох, чтобы разразиться следующей триадой обильно сдобренных маргинальным жаргоном слов, но тут раздался стук. В этом ничего странного не было бы. Но ведь стучали в дверь. В ту самую дверь, за которой была пустота метротоннеля, которая заканчивалась через несколько сот метров беспроглядной тьмы глухим обвалом, похоронившим когда-то электричку. Там никого не было да и быть не должно. Но кто-то громко постучал в дверь. Черновики переглянулись, мгновенно замолкнув. Стук в дверь повторился, став еще настойчивей.
Стробоскоп осторожно спустился с платформы и подошел к деревянной двери, обитой поролоном и обтянутой плотной материей.
– Кто там? – настороженно произнес он.
Ответа не последовало. Тогда черновик взвел курок обреза, сделанного из старой охотничьей двустволки.
– Да кто в хату ломиться в натуре?! – крикнул старый.
– Коновал, – послышался с той стороны голос, сдобренный разносящимся по пустому тоннелю эхом.
– Что? Какой еще Коновал? Откель взялся?
– С Ганиной ямы я! Открой по-рыхлому!
– С Ганиной ямы? Чего там делаешь?
– Я нихрена там уже не делаю, братан, я к вам войти пытаюсь.
– Да нет, чего за дверью делаешь? Как туда попал вообще?
– Там кишка узкая с проспекта есть. По ней и сунулись.
– Сунулись? Ты не один? Кодла вас?
– Двое. Я и Пацифист.
– Я что-то погремух таких не слыхал. И никакого Коновала и Пацифиста не знаю. – Стробоскоп пожал плечами.
– А ты сам-то кто? – послышалось за дверью.
– Стробоскоп. Ну, еще старым кличут. А что?
– Ну, так, мил человек, я твою погремуху тоже впервой слышу. И что дальше? Али ты не чернушник а из лохов подвальных?
– Следи за метлой, огрызок! Я в законе! – разозлился черновик.
– Ну, так калитку отвори. Свои мы.
Стробоскоп жестом приказал молодым черновикам встать по обе стороны от двери и держать свои обрезы наготове. Затем отодвинул два массивных железных засова и толкнул дверь. Из темноты показался человек в черной шинели, военно-морской ушанке, с черными усами до подбородка и автоматом на плече. За ним стоял молодой парень с темной щетиной на лице, в ватных штанах, высоких валенках, камуфлированном бушлате и серой распущенной ушанке из под которой торчала челка ровных темных волос, достающих прямо до больших задумчивых и усталых глаз. Усатый прикрывал глаза ладонью, облаченную в кожаную перчатку. Видимо они долго находились в темноте и даже несильный свет керосиновых ламп заставил его, а следом и его спутника, прикрыться от света.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
