— И этакая болтает о постелях и вкусах! — гневно крикнула Аманда. — Вот сейчас же пойду и все ему выложу! — Она задумалась. — Сдается мне, что так и надо сделать. — Она с сомнением посмотрела на дверь в комнату Пагеля.
— А зачем ему знать? — осторожно спросила Зофи. — Ведь ему от этого никакого вреда!
Аманда нерешительно, колеблясь, смотрела на Зофи.
— Ведь и у вас мог быть друг, — прошептала Зофи, — так же, как… Мне понятно, когда женщина стоит за своего друга!
— Он уже больше не друг мне, — уклончиво ответила Аманда. — Не желаю быть подругой негодяя.
— Человека понять надо, — сказала Зофи. — Обыкновенно судят по внешности. Ведь может случиться и так, что кому-то не повезло в жизни.
— Я знаю понаслышке, что в каторжных тюрьмах — дрянь народ. Туда попадают только отпетые.
— Бывает, что человек хочет исправиться. И судебные ошибки тоже не редкость.
— Что же он — попал в тюрьму из-за судебной ошибки, фройляйн?
Зофи подумала.
— Нет, — шепнула она нерешительно.
— Это хорошо, что вы сказали правду, — кивнула ей Аманда. — А то я решила бы, что вы хотите меня околпачить.
— Но приговор был слишком суров. Он просто легкомысленный, но не плохой человек.
Аманда размышляла. Она не могла обдумать слова Зофи так, как ей хотелось бы, перед ней все время стоял образ Гензекена. Ведь и она от него не отступилась, когда узнала, что это не только легкомысленный, но и плохой человек. Наконец она вспомнила, что хотела спросить.
— Почему он все еще сидит у вас на чердаке? — спросила она. — Если он действительно хочет перемениться, пусть работает. Или он лодырь?
— Не говорите этого! — поспешно воскликнула Зофи. — Он живет на чердаке… — Она замялась. — Мы никак не соберем денег на дорогу, и потом ведь в него, когда он бежал, всадили пулю…
— Пулю? Ведь надзиратели ни в кого не попали!
— Так думают! Но ему прострелили ногу, вот здесь, бедро. Вот он и лежит, уже сколько недель, без врача и настоящей перевязки. Я хожу за ним, а теперь придется рыть картофель.
Аманда с сомнением посмотрела в лицо Зофи.
— Что-то сильно поворовывают в нашей местности, — сказала она. — Уж я на вашего грешила.
— Да ведь он же лежит, фройляйн Бакс, и, может быть, останется хромым на всю жизнь! — Зофи размышляла. — Отец говорит, что это опять безобразничает Беймер.
— Я думала, Беймер только по части дичи? — спросила Аманда.
— Что вы! — отозвалась Зофи. — Беймер на все руки! Теперь, когда еще ищут, а родственники в Альтлоэ не пускают его к себе, теперь он идет на все — мне, говорит, сам черт не брат…
— Откуда вам все это известно, фройляйн? — тихо спросила Аманда. — Вы слишком много знаете о Беймере. И даже говорили с ним!
— Да… — прошептала Зофи. Но она сейчас же опять нашлась. — Да! зашептала она возбужденно. — Я соврала, нога у него не прострелена, и он ходит промышлять, старается раздобыть денег на поездку! Что же нам делать, раз его ищут? Вы тоже своего защищали, вы не стыдились его. За друга надо стоять именно тогда, когда ему плохо! И я не верю, что вы нас выдадите вы же дали ему пощечину за то, что он доносчик!
— Да, я дала моему другу пощечину за то, что он доносчик, — тихо ответила Аманда. — Ваш друг…
Но Зофи перебила ее.
— А сами хотите быть доносчицей? — крикнула она.
Обе девушки посмотрели друг на друга.
— Вы же должны понять, — поспешно шепнула Зофи, — что чувствует женщина, если она кого любит, ей наплевать, пусть другие говорят, что он плохой. Для других он, может, и плохой, а для меня хороший — и чтобы я его покинула? Нет, этого вы не скажете и доносить тоже не станете!
Аманда Бакс стояла молча.
— Я позабочусь, чтобы он здесь, в Нейлоэ, ничего больше не трогал и чтобы нам поскорее уехать, как только добудем немного денег, — но ведь вы не донесете на нас, фройляйн?
— На кого это Аманда не донесет? — спросил Вольфганг Пагель, становясь между девушками, красной взволнованной Амандой и Зофи Ковалевской, которая ради этого визита навела на себя красоту по-городскому, с помощью пудры и губной помады, поэтому ее волнение было не так заметно, хотя и она, конечно, в душе волновалась.
Зофи промолчала, а Аманда бросила на ходу:
— Я вам сейчас же сварю кофе, господин Пагель.
И она ушла из конторы еще прежде, чем он успел ответить.
— Что с ней? — спросил озадаченный Пагель. — Поссорились вы, что ли?
— И не думали! — поспешно возразила Зофи. — Я просто просила ее замолвить за меня словечко перед вами, господин управляющий, но чтобы вы не знали, что это по моей просьбе. — Она пожала плечами, взглянула на дверь и торопливо добавила: — Господин управляющий, отец говорит, что вы посылаете меня копать картошку. Но, должно быть, он неправильно вас понял. Взгляните на эти руки, разве такими руками картошку копать?
И она протянула к нему руки, эти руки были чудесно наманикюрены, а ногти отполированы до блеска. Но ни маникюр, ни лак не могли скрыть, что это все же грубые руки деревенской девушки.
Пагель с большим интересом взглянул на руки, протянутые к нему почти умоляющим жестом, он даже благожелательно хлопнул по ним и сказал:
— Очень красивы! — Но затем прибавил: — Ну, Зофи, садитесь-ка вот сюда и давайте поговорим разумно.
Зофи Ковалевская послушно села против него, но ее внезапно потемневшее лицо говорило, что она не намерена соглашаться с разумными речами.
— Видите ли, Зофи, — дружелюбно сказал Пагель, — когда вы несколько лет назад отправились из Нейлоэ в город, эти хорошенькие ручки выглядели несколько иначе, не правда ли? И ведь стали же такими красивыми! Ну, а теперь они опять на время огрубеют, зато вы поможете отцу заработать немного денег. Что вы на это скажете? А когда поедете в Берлин, они опять станут блистать белизной.
Зофи Ковалевская спрятала руки, как бы считая эту тему разговора исчерпанной. Она сказала чуть не плача:
— Но, господин управляющий, ведь надо же мне ухаживать за матерью! У нее водянка, она не может ни ходить, ни стоять.
— Что ж, Зофи, если так, — серьезно ответил Пагель, — я завтра же пришлю к вашей матери доктора. Доктор нам скажет, нуждается ли ваша мать в постоянном уходе.
Он внимательно посмотрел на красивое лицо, теперь искаженное досадой, и сказал живее:
— Ах, Зофи, что вы мне очки втираете? То вы говорите о руках, то о больной матери, а отец ваш сказал мне последний раз, что вы хотите опять пойти служить. И все это неправда! Я уже не говорю о контракте, по которому одинокие взрослые дети обязаны работать, но прилично ли вам праздно слоняться, когда все выбиваются из последних сил? Прилично ли, чтобы здоровая молодая девушка сидела на шее у старого измотавшегося отца?
— Я не сижу у него на шее! — крикнула она поспешно и прибавила медленнее: — Я привезла деньги из Берлина.
— Вранье, Зофи! — сказал Пагель. — Опять надувательство. Ведь мы приехали в Нейлоэ в один и тот же день, вы уже забыли? Тогда доллар был столько-то тысяч марок, а теперь столько-то миллиардов марок — что там осталось от ваших денег!
Зофи сделала движение, чтобы заговорить.
— Ну да, теперь вы скажете, что продаете свои драгоценности или что вы в качестве экономки, или чем вы там были в Берлине, получали жалованье валютой — все вранье! Нет, Зофи, — сказал он твердо, — это дело решенное: либо вы завтра выходите на работу, либо я поселю Минну-монашку со всем ее выводком в доме вашего отца!
Лицо Зофи изменилось. На нем отразилось нетерпение, досада, гнев. Пагель внимательно смотрел в это лицо и находил его красивым. Но было в нем что-то сомнительное, казалось, что красота тонким слоем лежит сверху и каждую минуту сквозь нее может проглянуть нечто совсем другое — недоброе и некрасивое.
Но на этот раз Зофи сдержалась, она даже улыбнулась ему и умоляюще сказала:
— Ах, господин управляющий, оставьте же меня в покое. Сколько уж я вам картофелю накопаю? Сделайте мне одолжение!
И, глядя на него сбоку, она так улыбнулась, что он смутился.
— Сколько вы наработаете, Зофи, это уже другой вопрос, — сказал он деревянно и показался самому себе господином фон Штудманом. — Важен пример…
— Но я слишком слаба для такой работы, — жаловалась она. — Ведь потому-то я и пошла в город, что не гожусь для деревенской работы. Вот взгляните, господин Пагель, ведь у меня совсем нет мускулов, такие мягкие руки…
Зофи встала, она стояла вплотную перед ним, касаясь его. Она была ниже Пагеля ростом. От нее исходил аромат — она согнула руку в локте, показывая, что бицепс не вздувается, и при этом смотрела ему в глаза смиренно, лукаво, умоляюще.
— Мускулы нужны тем, кто носит мешки с картошкой, — резко сказал Пагель. — Вам нужно только копать, Зофи, а это могут делать даже дети!
