загодя приготовленный для них шатёр и, уложив его почивать, снова отправился к своим.
Добек находился посреди лагеря и имел возможность и время осмотреть всё, что его интересовало. С того места, где стоял шатёр, видны были расположившиеся кругом войска: конница — большей частью в кольчугах и панцырях, и пехота, вооружённая копьями, дротиками, мечами и секирами и укрывавшаяся щитами. Однако более всего изумляло его воинское повиновение, которого не знали поляне. Весь этот люд военачальники держали в строгости, как невольников, и за малейшую провинность одних пороли розгами, других заставляли таскать тяжести. Были и такие, что в наказание за содеянный проступок должны были ходить в колодках. Начальство обходилось с ними, как с пленниками, и когда, бывало, какой-нибудь сотник раскричится, все трепетали перед ним. Добек пришёл к заключению, что на такого воина нельзя положиться в случае поражения, но вести его в бой легче, потому что до известного времени он повинуется из страха.
Стоя у шатра, трудно было определить количество войск, но они не показались ему столь уж многочисленными и лишь вооружением и доспехами превосходили полян.
Поздней ночью, когда Добек успел уже хорошо разглядеть людей и порядки в лагере, вернулся Хенго; улёгшись рядом, чтобы следить за Добеком, он с любопытством стал допытываться, как ему тут понравилось. Добеку хотелось убить его на месте, но он не показывал виду и расхваливал молодых князей, превознося их красоту, приятность, учтивость в обращении и весёлый нрав. Приёмом, по его словам, он был весьма доволен и обещал Хенго щедрое вознаграждение.
Подарки, которые он вынужден был принять для отвода глаз, жгли его огнём,
В лагере Лешеков уже было известно, что Пястун с большими силами выступил в поход, чтоб встретить их на границе и преградить им путь; поэтому на другой же день они решили разослать гонцов для созыва добровольцев, намереваясь застигнуть Пястуна врасплох внезапным нападением.
Рано утром, ни с кем больше не видясь и не прощаясь, Добек и Хенго пустились в обратный путь, причём Добек ухитрился пройти через весь лагерь и разглядел вблизи конницу и пехоту. Хенго неотступно следовал за ним.
Немец захватил с собой множество всяких даров, которые должны были помочь Добеку вербовать людей. На заре в тот день уже выступила из лагеря небольшая часть войск — передовые отряды, следом за ними готовились двинуться и остальные. Эта поспешность была вызвана тем, что немцы во что бы то ни стало хотели переступить поморскую границу раньше, чем поляне успеют к ней подойти.
Весь лагерь Попелеков пришёл в движение, люди рвались в бой, выкрикивая угрозы и ругательства. Добек, проезжая сквозь толпы этого дикого сброда, столько наслушался всего, что едва сдерживал накипевший гнев, и только гнал коня, чтобы поскорей вырваться на волю.
Но вот, наконец, лагерь и поля остались позади, и они въехали в лес. Хенго разбирала охота поболтать. Добек мрачно молчал. Перстень жёг ему палец, меч, висевший на боку, мешал, и давил лежавший за пазухой кубок; ему не терпелось отомстить немцам за испытанное у них унижение. К ночи они отъехали далеко от лагеря; сбиться с пути Добек не боялся и думал лишь об одном: что сделать с Хенго.
Проткнуть его мечом не составляло труда, но такой мести для его оскорблённого достоинства было мало.
Ночью, когда они остановились на привал и нужно было стреножить лошадей, чтобы пустить их на пастбище, Добек засуетился, говоря, что потерял постромки, а под седлом у него оказалось лишь несколько связок лыка. Немец, человек предусмотрительный, предложил ему свою верёвку, но Добеку она показалась недостаточно толстой. Добек принялся свивать её вдвое, и Хенго с охотой ему помогал. Под старым дубом уже разложен был костёр и ярко пылал огонь.
Искусно завязав петлю, Добек молча подошёл к немцу и, не дав ему опомниться, закинул её подмышки. Хенго счёл это шуткой, ещё не догадываясь об опасности, но в эту минуту Добек ухватил другой конец, перекинул его через сук, рванул — и немец с криком повис над огнём, тщетно пытаясь вырваться из туго затянувшейся петли. Затем Добек накрепко привязал верёвку и улёгся неподалёку, на траве, не переставая подкладывать сучья в огонь, чтобы Хенго сгорел живьём.
Все это произошло так быстро, что Хенго, ошеломлённый внезапностью, почти лишился чувств. Добек от волнения не мог даже ругаться, — он лежал, не сводя с немца сверкающих глаз, и наслаждался.
Хенго хныкал и молил убить его сразу, но Добек не отвечал ни слова, только собирал ветви и поминутно подкладывал в костёр, который разгорался все жарче. Дым и пламя, поднимаясь все выше, уже охватили предателя. Он стонал все слабей, а верёвка, раскачиваясь, вращалась вместе с ним среди пламени.
Когда стоны стали затихать, мститель привёл с пастбища обеих лошадей, навьючил на них поклажу, взнуздал и теперь только дожидался, когда кончится немец.
Хенго ещё метался, но стонал все слабее.
Ожидание, видимо, истомило Добека, и, схватив копьё, он пронзил ему грудь.
Потом отошёл от костра, а немного спустя тело сорвалось вместе с обломившимся суком и упало в огонь: во все стороны брызнули искры и раскалённые угли, и пламя охватило труп. Теперь уже не оставалось ни малейшего сомнения, что Хенго не может ожить, и Добек, плюнув на его останки, вскочил на коня и быстро удалился.
Ему сразу сделалось легче, и, благо ночь была светлая, он отправился в путь, едва дав передохнуть лошадям; однако поскакал не домой, а прямо к озеру Леднице, где надеялся встретить уже в походе воевод с войском.
Он с такой поспешностью мчался к своим с вестями, добытыми в лагере врага, как будто за ним гнались по лесу ведьмы и лешие, до того не терпелось ему поскорее попасть к Пястуну и к своему отряду.
Всех, кто владел в Полянских общинах копьём или пращой, Пястун собрал на берегу Гопла. Дав приказ тысячникам, сотникам и десятникам разбить весь люд на отряды и назначив военачальников и воевод, подчинявшихся непосредственно ему, Пястун увидел, что войска у него гораздо больше, чем того требовала оборона. И хоть был он не воином, а простым бортником, но и этими роями распоряжался так, что впервые вместо беспорядочных кучек, разбегавшихся по полям и лесам, создал войско, которое могло представлять угрозу даже для немцев.
С вооружением — правда, по-прежнему убогим — тоже теперь стало лучше, ибо воеводы и тысячники сами следили за тем, чтобы никто не шёл с голыми руками. Лошадей на всех не хватало, и многие шли
