Но вместе с расцветом интеллигентской мысли оживилось и монашеское движение с его аскетическим и вероучительным радикализмом. Традиционалисты с серьезным опасением относились к возрождению эллинизма. Для них это означало отказ от вселенскости Империи. Такого очень многие не могли принять. Как писал Константинопольский патриарх Антоний московскому великому князю Василию I в уже цитировавшемся выше письме, "И если, по Божию попущению, язычники окружили владения и земли царя, все же до настоящего времени царь получает то же самое поставление от Церкви, по тому же чину и с теми же молитвами помазуется великим миром и поставляется царем и самодержцем ромеев, т.е. всех христиан (курсив наш. – А.Д.)". Если император был не более чем монархом греков, то и все его вселенские претензии – не более чем самозванством и слова патриарха – пустым хвастовством.
Благочестивые византийцы продолжали считать, что восприятие слова "эллин" как бы санкционирует принятие идей языческой философии. Они не могли забыть старого смысла этого слова. Даже уже упоминавшийся нами выше Георгий Схоларий (середина XV в.) при всем своем гуманизме на вопрос о национальности ответил: "Я не называю себя эллином, потому что я не верую в то, во что веровали эллины. Я мог бы назвать себя византийцем, потому что я был рожден в Византии. Но я предпочитаю просто называть себя христианином". Был ли его взгляд устаревшим?
Как практическая концепция Вселенская Христианская Империя давно уже перестала быть реальностью. Ее остатки в политическом отношении продолжали слабеть и уменьшаться. Но зато Церковь стала намного сильнее государственной власти. Патриарх возглавлял епархии далеко за пределами Империи, он назначал митрополитов в Россию, его превосходство признавали и Сербская, и Болгарская Церкви. После св. Афанасия все патриархи Константинопольские были монахами. Следовательно, в официальной Церкви их влияние преобладало, в то время как Аристотелем, Платоном и другим греческим наследием занималась лишь небольшая группа византийских снобов-интеллигентов. Именно тогда монашеское влияние расцвело, как никогда, и распространилось не только на жизнь Империи, но и далеко за ее пределы. Именно тогда зародился великий "исихастский интернационал".
И именно в этом контексте следует рассматривать паламитские споры. А начались они так.
XII. Паламитские споры.
Свт. Григорий Палама и его учение.
Ученики и последователи свт. Григория Паламы
Литература: Meyendorff, A Study of Gregory Palamas; Мейендорф, Введение; Meyendorff, St. Gregory Palamas and the Orthodox Spirituality; Papadakis; Obolensky, The Byzantine Commonwealth; Lossky V. In the Image and Likeness of God. N.Y., 1974; Lossky V. The Vision of God. Bedfordshire, 1973; Лосский В.Н. Очерк мистического богословия Восточной Церкви. М., 1991.
1. В 1329 г. с юга Италии в Константинополь прибыл ученый итальянский грек по имени Варлаам Калабриец. Как говорится в свидетельствах очевидцев, он прибыл на родину своих предков "из приверженности истинной вере", и у нас нет оснований подозревать искренность его благочестия и стремления вернуться к православным истокам. Другое дело, что представления ученого калабрийца о родной вере могли сильно отличаться от реальной действительности.
Варлаам принадлежал двум культурам – восточной и западной. Он вырос в греческой среде на юге Италии: его родным языком был греческий, но он в совершенстве владел латынью и был хорошо знаком и с латинским богословием.
В интеллектуальной жизни Запада тогда преобладали две философские школы: реализм и номинализм. Реализм (томизм, схоластицизм) базировался на постулате, что язык адекватен реальности, что все "имена" не случайны, а действительно связаны с обозначаемыми реалиями. Реалисты считали, что человеческому разуму и логике подвластно все: в принципе, все можно обосновать, все можно доказать.
Номинализм, связанный прежде всего с именем Вильгельма Оккама, возник как реакция на реализм, как протест против него и как попытка выйти из-под гнета средневековых авторитетов. Основной постулат номиналистов – это своеобразный агностицизм: мы знаем лишь то, что мы ничего не знаем. Все слова абсолютно случайны – это лишь условные обозначения, не имеющие никакого отношения к сущности предметов, поэтому выразить ими что-либо серьезное совершенно невозможно [36].
Варлаам испытал сильное влияние номинализма. Возможно, его приезд в Константинополь и был бегством от томистического окружения. Калабриец очень внимательно проштудировал труды Псевдо-Дионисия с его апофатизмом, который каким-то образом соединился в его голове с номиналистическим агностицизмом. Это и казалось ему сущностью Православия.
Разносторонний эрудит и обаятельный человек, Варлаам привлек к себе всеобщее внимание в Константинополе и сделал молниеносную блестящую карьеру. Он завоевал доверие Иоанна Кантакузина, который тогда занимал пост великого доместика, т.е. премьер-министра, и императора Андроника III (1328-1341). Варлаам был назначен профессором в Константинопольский университет, где преподавал Псевдо-Дионисия Ареопагита.
В 1333 г. в Константинополь прибыли два папских легата-доминиканца. Один из них – Франческо де Каммерино, венецианец по происхождению – был назначен епископом Босфора Киммерийского (Керчи), тогда колонизованного венецианцами, и направлялся на свою кафедру. Будучи проездом в Константинополе, легаты провели совещание о воссоединении Церквей. Ключевым вопросом была проблема filioque.
Варлаам был назначен возглавлять греческую сторону на этих переговорах. В глазах константинопольских властей он идеально подходил для такой миссии: энергичный и высоко эрудированный человек, в совершенстве владеющий латынью, знающий западное богословие и западный менталитет из первых рук, из собственного жизненного опыта. А кроме того, он был мирянином, так что слова его не являлись обязательными для Церкви и, в случае каких-то нежелательных последствий, их можно было дезавуировать, представив как частное мнение самого Варлаама.
По случаю предстоящей дискуссии Варлаам опубликовал 21 короткий трактат, в которых весьма жестко критиковал Фому Аквинского. Фома в своих писаниях пользовался Аристотелевым методом силлогизма и, придерживаясь философского реализма, доказывал возможность познания Бога. Варлаам же в своих трактатах призывал западных коллег читать Дионисия, который доказывает, что человеку Бога знать не дано. В таком же духе он отвергает силлогизмы своих оппонентов, заявляя, что нам ничего не известно об исхождении Св. Духа, вследствие невозможности богопознания, и поэтому стоит подчиниться авторитету Церкви и Предания, которые даровал человеку Сам Бог. Иногда Он также мистически являет Себя, даруя Своим избранным просвещение ума, через которое и приходит истинное понимание всего сущего. Но далеко не каждый может этого сподобиться. Варлаам позволил себе иронизировать над схоластическим методом доминиканцев (Фома Аквинат был доминиканцем, а Вильгельм Оккам – францисканцем), и те, оскорбленные, уехали В Керчь.
2. Тексты Варлаама разошлись очень широко. Многим они пришлись по вкусу. Их читали и цитировали. Попали они и на Афон.
Около 1335 г. Варлаам получил очень вежливое письмо от неизвестного ему до того времени афонского монаха Григория Паламы. Да, писал этот монах, Бог действительно неведом. Но разве неведомый Бог не дает Себя знать в откровении и в конце концов в Воплощении? И Христос, воплотившись, не даровал ли людям духовное знание, конечно, отличное от интеллектуального, но куда более реальное, намного реальнее любого философского знания? Ссылаясь на афонских исихастов, Палама говорил о непосредственном христианском опыте богообщения. Отрицание возможности богопознания, проповедовавшееся Варлаамом, по мнению Григория Паламы, было ересью.
Итак, в своем отрицании интеллектуального реализма западной томистической мысли Варлаам столкнулся с мистическим реализмом восточного монашества.
Калабриец решил узнать, кто такие эти исихасты, на которых ссылался Палама. Он отыскал исихастов в Салониках и Константинополе и лично посетил их. То, что он увидел, глубоко возмутило его гуманистический склад ума, взлелеянный эллинской философией и проникнутый духом классической культуры. Вот что он написал о своих встречах с исихастами:
"Они посвятили меня в свои чудовищные и абсурдные верования, описывать которые унизительно для человека, обладающего хоть каким-то интеллектом или малейшей каплей здравого смысла, – верования, являющиеся следствием ошибочных убеждений и пылкого воображения. Они сообщали мне об удивительном разлучении и воссоединении разума и души, о связи души с демоном, о различии между красным и белым светом, о разумных входах и выходах, производимых ноздрями при дыхании, о заслонах вокруг пупа и, наконец, о видении душой нашего Господа, каковое видение осязаемым образом и в полной уверенности происходит внутри пупа".
