И молодой ученый Ван, знавший историю Поднебесной в тысячу раз лучше, чем все ЦК КПК, вместе взятое, записался в бригаду лесорубов. Она уезжала в СССР. "Большому Брату" требовалась рабочая сила. Руки Вана могли делать любую работу. Он был невероятно вынослив – как и любой, прошедший Школу. Он слыхал, что в СССР произошли перемены. Умер великий Сталин, и говорили, что дышать в Союзе стало легче. И он поехал валить лес в Сибирь.
Пожалуй, это было действительно было лучше, чем жить в Китае с красным цитатником Мао у сердца. В бригаде обнаружилось немало умных и достойных людей. Конечно, и здесь был свой ганьбу, следивший как сторожевой пес, чтобы великое учение не выветрилось из их мозгов. Но что такое было выучить сотню цитат Мао по сравнению с безбрежной мудростью древних канонов, носимых Ваном в голове? Конечно, работа была нечеловечески тяжелой, кормили плохо, денег не платили вовсе. Но небеса были открыты и здесь – не слишком отличаясь от небес Китая. Даос Ван мог совершенствовать свой дух – по ночам, когда все спали. И он с радостью убеждался, что дух его крепнет с каждым месяцем. И Истины открывались ему в просветлении. Он мог назвать то голодное время счастливым – и так было на самом деле.
Вести с Родины приходили все более удручающие. Великий Кормчий решил воплотить в жизнь новую идею, перед гениальностью которой меркли и Луна, и Солнце. Идея называлась "Большой Скачок" и была призвана незамедлительно обогнать все остальные страны, не причастившиеся ослепительному учению Мао. Результаты "скачка" проявились довольно быстро. Товарищи Вана рассказывали ему на ухо, что люди в Поднебесной умирают от голода прямо на улицах, что лучшие умы отправлены на перевоспитание – копать канавы и выплавлять железо в печах, наспех построенных во дворах. Сердце Вана сжималось от таких слов. Он не узнавал свою родину и боялся возвращения туда.
Но вернуться пришлось. Отношения КНР и СССР быстро портились. Даже видавший виды Советский Союз недовольно качал головой, наблюдая неописуемые эксперименты Мао Цзэдуна. И однажды ночью всю бригаду спешно погрузили в вагоны и отправили домой.
Ван Вэй проехал через весь Китай и добрался до своей провинции. И тут, к неописуемому для себя удивлению, получил работу. Его вызвали к высокому чиновнику и без обиняков назначили руководителем кафедры в родном университете – на место профессора Ши, недавно усопшего (в процессе перевоспитания). Впрочем, радоваться тут было нечему. В университете просто некому было работать. Первый этап "Четырех Чисток" вымел всех преподавателей, определив их, как "праволевацких перерожденцев". Не успел Ван начать работу, как грянул и второй этап. Тут он не понаслышке узнал, что такое "Четыре чистки" в полном объеме – политическая, идеологическая, экономическая и организационная. "Самокритикой" он занимался без должного усердия, и был отправлен в деревню – на перевоспитание трудящимся массам. К немалому своему облегчению.
Еще не раз он путешествовал между вымирающей от голода деревней и городом – Партия то возвращала его в университет, то снова отправляла в исправительные лагеря для кадровых работников. Самая страшная беда в его жизни застала его на должности декана факультета. И называлась эта беда "Великая Пролетарская Культурная Революция". Он хорошо помнил и эту дату – май 1966 года.
Наверное, Ван Вэй был действительно хорошим ученым, если власти не могли обойтись без его преподавательского таланта. Его не выгоняли из университета, но жизнь его превратилась в настоящий кошмар. Теперь он назывался "каппутистом" (то есть "идущим по капиталистическому пути"). Цзаофани – молодые стервецы, именующие себя "революционными бунтарями", били стекла в его кабинете, а во всех коридорах были развешаны погромные дацзыбао – полоски бумаги, гласящие: «Пусть Ван Вэй полностью признается в своем преступлении против Партии!» «Пусть убийца Ван Вэй раскроет свое черное антипартийное сердце и расскажет о своих гнусных планах по религиозному отравлению трудящихся масс!» Хунвэйбины (эти ничем не отличались от цзаофаней, но назывались почему-то по-другому) однажды ночью выволокли его из дома, избили до полусмерти и бросили в тюремную камеру. Ван мог бы без труда перебить весь этот отряд обезумевших мальчишек, но он боялся изменить Дао. Он все еще надеялся на лучшее.
Надежда умерла в его сердце в тюрьме. Когда в камеру, где и так было столько народа, что невозможно было даже сесть, втолкнули Даху – его соседа из деревни. Даху сказал ему, что оба младших брата Вана застрелены при попытке сопротивления революционным массам.
Тогда Вэй заплакал в первый и в последний раз в жизни. Он понял, что остался последним из Хранителей. И что ему придется переступить через убийство, чтобы сохранить Школу. А Школа была для него превыше всего.
Он ушел этой же ночью. Он без труда сломал хлипкую стену тюрьмы-времянки, сделанную из сырцового кирпича. Мало кто последовал за ним. Люди знали, что им негде скрыться от недремлющего ока Великой Партии. Но Ван верил, что сумеет уйти. Он сделал свой выбор, и это было самым трудным. Остальное мало занимало его мысли.
Он не задумывался той ночью, когда убивал людей и сторожевых псов. Он просто прокладывал себе путь. Он мог быть невидимым, как пустота, бесшумным, как тень, быстрым, как змея. Через неделю он уже был в Гонконге. Печаль навсегда поселилась в его глазах, но сердце так и не стало каменным.
Потому что он остался даосом.
* * *
– Ван, ты еще не умер? – Демид тряс его за плечи. – Оторвись от своих заоблачных блужданий! Мы пришли. Это Глаз Шайтана! Ты понял?
– Да, – сказал Ван. – Это отверстие ведет ко Вратам.
– Дальше я пойду один. Ты можешь возвращаться, Ван.
Ван стоял молча. Он не спрашивал, зачем Защитнику нужно было тащить его сюда, на край света. Он думал о том, что Тайдисянь оказался совсем не таким, как представлял его себе Ван долгими бессонными ночами. Служение Великому Земному Бессмертному – ничего не было выше этого. Но что дал Великий Земной Бессмертный Вану? Ничего. Ничего, что он мог бы поместить в сокровищницу своей души и сказать: "Вот это является добродетелью – такой, какой не может обладать смертный человек". Может быть, Тайдисянь являлся благим началом, подвластным одним Небесам. Но он не был человеком, хотя и прятался в человеческом обличье. Он был Духом – холодным и бесстрастным, как камень. Мог ли Ван назвать это разочарованием? Нет. Все было так, как только и могло быть, и Ван не в силах был изменить что-либо. И ему оставалось только болезненно щуриться на ледяном ветру и думать о пути домой – еще более трудном, чем путь сюда.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
