Колокол продолжал звонить.
Внимание Урсуса теперь раздвоилось: он напряженно прислушивался к колоколу и в то же время не спускал глаз с факела.
Пропустив человека, полуоткрытая дверь широко раскрылась, и из нее вышло еще двое; вслед за ними показался четвертый. Это был жезлоносец. Урсус узнал его при свете факела. В руке у него был жезл.
Вслед за жезлоносцем вышли попарно какие-то люди; они двигались молча, держась прямо, словно деревянные истуканы.
Участники этого ночного шествия, напоминавшего процессию кающихся, с мрачной торжественностью, пара за парой, переступали тюремный порог, стараясь не производить ни малейшего шума. Так осторожно выползает из своей норы змея.
Факел освещал свирепые лица и мрачные фигуры.
Урсус узнал тех самых полицейских, которые утром увели Гуинплена.
Никаких сомнений – это были те же люди. Теперь они выходили из тюрьмы.
Очевидно, сейчас выйдет и Гуинплен.
Они привели его сюда, они и выведут его назад.
Это ясно.
Урсус стал всматриваться еще пристальнее. Выпустят ли Гуинплена на свободу?
Полицейские по двое выходили из-под низкого свода, очень медленно, как просачивается капля за каплей из стены вода. Колокол, не переставая звонить, казалось, ударял в такт их шагам. Выходя из тюрьмы, люди в этом шествии поворачивались спиною к Урсусу, направляясь в правый, противоположный, конец переулка.
В дверях блеснул второй факел.
Значит, шествие сейчас кончится.
Сейчас Урсус увидит, кого они сопровождают. Узника. Человека.
Сейчас Урсус увидит Гуинплена.
То, что они сопровождали, наконец появилось.
Это был гроб.
Четыре человека несли гроб, покрытый черным сукном.
За гробом шагал могильщик с лопатой на плече.
Шествие замыкалось третьим факелом, который держал человек, читавший какую-то книгу, – очевидно, тюремный священник.
Гроб понесли за полицейскими, повернув направо.
В то же время люди, шедшие впереди, остановились.
Урсус услышал скрип ключа в замке.
Факел осветил другую дверь, напротив тюрьмы, в низкой стене, тянувшейся по ту сторону переулка.
Эта дверь, над которой был изображен череп, вела на кладбище.
Жезлоносец вошел в нее, за ним остальные, за дверью скрылся уже второй факел; шествие стало короче, напоминая хвост уползающей змеи; вся вереница полицейских исчезла во тьме, за ними гроб, могильщик с лопатой, священник с факелом и книгой, и дверь захлопнулась.
Все исчезло, только за стеной еще мерцал свет.
Послышалось какое-то бормотанье, потом глухие удары.
Вероятно, священник и могильщик провожали гроб, опускаемый в землю, – один псалмами, другой комьями земли.
Бормотанье прекратилось, прекратились и глухие удары.
Опять послышались шаги, сверкнули факелы, на пороге распахнувшейся кладбищенской калитки снова показался жезлоносец, высоко держа свой жезл, за ним священник с книгой, могильщик с лопатой, полицейские, но уже без гроба. Процессия, двигаясь все так же попарно, вернулась обратно тем же путем, храня, как и прежде, угрюмое молчание; закрылись ворота кладбища, отворилась, снова освещенная факелами, дверь тюрьмы; сводчатый коридор на мгновение озарился красноватым отблеском; взору Урсуса предстали мрачные недра тюрьмы, и снова все потонуло во тьме.
Колокол умолк. Ночь завершила трагедию, опустив над нею зловещий занавес тишины.
Видение исчезло бесследно.
Призраки рассеялись.
Мы часто находим какой-то смысл в случайных совпадениях и строим на этом основании как будто правдоподобные догадки.
К таинственному аресту Гуинплена, к его одежде, принесенной полицейским, к похоронному звону колокола в той самой тюрьме, куда его увели, присоединилась еще одна трагическая деталь – опущенный в землю гроб.
– Он умер! – воскликнул Урсус и без сил опустился на камень. – Умер! Они убили его! Гуинплен! Дитя мое! Мой сын! – И он зарыдал.
5. Государственные интересы проявляются в великом и в малом
Увы, напрасно Урсус хвалился тем, что никогда не плачет. Теперь слезы подступили к самому его горлу. Они накоплялись в груди по капле в продолжение всей его горестной жизни. Переполненная до краев чаша не может пролиться в одно мгновение. Урсус рыдал долго.
Первая слеза пролагает дорогу другим. Он оплакивал Гуинплена, Дею, самого себя, Гомо. Плакал как дитя. Плакал как старик. Плакал обо всем, над чем смеялся. Он задним числом выплатил свой долг прошлому. Право человека на слезы не знает давности.
На самом деле покойник, опущенный в землю, был Хардкванон, но Урсус не мог этого знать.
Прошло несколько часов.
Занялся день; бледная пелена утреннего света, кое-где еще боровшегося с ночными тенями, легла на ярмарочную площадь. В лучах зари выступил белый фасад Тедкастерской гостиницы.
Дядюшка Никлс так и не ложился спать. Нередко одно и то же событие вызывает бессонницу у нескольких человек.
Всякая катастрофа вызывает много последствий. Бросьте камень в воду и попробуйте сосчитать круги.
Дядюшка Никлс сознавал, что арест Гуинплена может затронуть и его. Очень неприятно, когда у вас в доме происходят такие события. Он был встревожен этим; предвидя впереди еще всякие осложнения, Никлс погрузился в мрачное раздумье. Он сожалел, что пустил к себе «этих людей». Если бы он знал раньше! Втянут они его в конце концов в какую-нибудь беду. Как развязаться с ними теперь? Ведь с Урсусом у него заключен контракт. Какое было бы счастье избавиться от таких постояльцев! К чему бы только придраться, чтобы выгнать их?
Вдруг в дверь харчевни раздался сильный стук, который возвещает в Англии о прибытии важного лица. Гамма стуков соответствует иерархической лестнице.
Это был стук не вельможного лорда, а судейского чиновника.
Дрожа от страха, трактирщик приоткрыл форточку.
И действительно, стучался судейский чиновник. При свете занимавшегося дня дядюшка Никлс увидел у двери отряд полицейских, возглавляемый двумя людьми, из которых один был судебный пристав.
Судебного пристава дядюшка Никлс видел утром и потому сразу узнал его.
Другой человек был ему неизвестен.
Это был тучный джентльмен с будто восковым лицом, в придворном парике и дорожном плаще.
Судебного пристава дядюшка Никлс очень боялся. Если бы дядюшка Никлс принадлежал к королевскому двору, он еще больше испугался бы второго посетителя, ибо то был Баркильфедро.
Один из полицейских снова громко постучался в дверь.
Трактирщик, у которого на лбу выступил холодный пот, поспешил открыть.
Судебный пристав тоном человека, призванного наблюдать за порядком и хорошо знакомого с бродягами, возвысил голос и строго спросил:
– Где Урсус, хозяин балагана?
Сняв шляпу, Никлс ответил:
– Он проживает здесь, ваша честь.
– Это я знаю и без тебя, – сказал пристав.
– Конечно, ваша честь.
– Позови его сюда.
– Его нет дома, ваша честь.
– Где же он?
– Не знаю.
– Как это не знаешь?
– Он еще не возвращался.
– Значит, он очень рано ушел из дому?
– Нет, очень поздно.
– Ах, эти бродяги! – заметил пристав.
– Да вот он, ваша честь, – тихо промолвил дядюшка Никлс.
Действительно, в эту минуту из-за угла показался Урсус. Он направлялся к гостинице. Почти всю ночь провел он между тюрьмой, куда в полдень ввели Гуинплена, и кладбищем, где в полночь, как он слышал, засыпали свежую могилу. Его побледневшее от горя лицо казалось еще бледнее в утренних сумерках.
Занимающийся день, этот предвестник яркого света, не меняет ночных, неясных очертаний предметов, даже находящихся в движении. Медленно приближавшийся Урсус своим бледным лицом и всей своей фигурой, смутно выступавшей в полумраке, напоминал привидение.
Накануне, охваченный отчаянием, он выбежал из гостиницы с непокрытой головой. Он даже не заметил, что забыл надеть шляпу. Его жидкие седые волосы развевались по ветру. Широко раскрытые глаза, казалось, ничего не видели. Мы часто как будто бодрствуем во сне и спим наяву. Урсус был похож на сумасшедшего.
– Мистер Урсус, – закричал трактирщик, – подите-ка сюда. Эти джентльмены желают поговорить с вами.
Дядюшка Никлс, всецело занятый мыслью, как бы уладить инцидент, употребил множественное число, хотя в то же время опасался, не заденет ли оно самолюбие начальника тем, что поставит его на одну доску с подчиненными.
Урсус вздрогнул, как человек, внезапно сброшенный с постели, на которой он спал глубоким сном.
– Что такое? – спросил он.
Он увидел полицейских с судебным приставом во главе.
Новое тяжелое потрясение.
Совсем недавно жезлоносец, теперь – судебный пристав. Один как бы перебрасывал его другому. Он был в положении судна, оказавшегося меж двух грозных утесов, о которых говорится в древних преданиях.
Судебный пристав знаком приказал ему войти в харчевню.
Урсус повиновался.
Говикем, который только что проснулся и подметал в это время зал, остановился, отставил в сторону метлу и, укрывшись за столами, затаил дыхание. Запустив руку в волосы, он почесывал затылок – признак напряженного внимания.
