Что же касается «Баллады о Кокильоне», то в ней главный герой предстает в образе изгнанника, и это ассоциируется с гонениями на самого поэта, о чем мы уже говорили, анализируя «Притчу о Правде»: «Выселить, выслать за двадцать четыре часа!» = «Но мученик науки, гоним и обездолен, / Всегда в глазах толпы он — алхимик-шарлатан, / И из любимой школы в два счета был уволен, / Верней — в три шеи выгнан, непонятый титан». Этот же мотив встречается в черновиках стихотворения «Я был завсегдатаем всех пивных…»: «Как выгнанный из нашего народа» /5; 341/; в «Гербарии»: «Вот и лежу, как высланный, / Разыгранный вничью» (АР-3-10); и в «Лекции о международном положении»: «Прошло пять лет, как выслан из Рязани я, / Могу и дальше: в чем-то я — изгой» /5; 545/.
Также мы находим данный мотив:
1) в «Мистерии хиппи»: «Мы — как изгои средь людей, / Пришельцы из иных миров»; в «Дельфинах и психах»: «А мы? Откуда мы? А мы — марсиане, конечно, и нечего строить робкие гипотезы и исподтишка подъелдыкивать Дарвина. Дурак он, Дарвин» /6; 36/ (причем в «Мистерии хиппи» есть вариант: «Мы — марсиане средь людей»; АР-14-126); в наброске 1972 года «Я загадочный, как марсианин» /3; 160/; и в стихотворении 1971-го: «Эврика! Ура! Известно точно / То, что мы — потомки марсиан. / Правда, это Дарвину пощечина: / Он — большой сторонник обезьян» /3; 479/;
2) в «Гербарии»: «И тараканы хмыкают, / Я и для них изгой» (АР-3-20);
3) в «Балладе о вольных стрелках»: «Все, кто загнан, неприкаян, / В этот вольный лес бегут» (стрелки, подобно Кокильону, являются уникальными мастерами своего дела: «Таких, как он, немного — четыре на мильон!»[1417] = «И стрелков не сыщешь лучших»; «Великий Кокильон» = «Скажет первый в мире лучник <.. > Робин Гуд»);
4) в «Письме с Канатчиковой дачи»: «Населенье всех прослоек: / Тот — сбежавший, тот — изгой» (С5Т-4-253).
Причем изгоем является не только лирический герой, но и его друзья (вспомним «Мистерию хиппи»: «Мы — как изгои средь людей»). В иронической форме этот мотив реализован в стихотворении «Осторожно! Гризли!» (1978): «Мои друзья — пьянеющие изгои — / Меня хватали за руки, мешали, — / Никто не знал, что я умел летать». Еще в двух стихотворениях он представлен в иносказательной форме: «А “инфра”, “ультра” — как всегда, в загоне» («Представьте, черный цвет невидим глазу…», 1972), «Сейчас за положенье вне игры — жмут, / А будет: тот, кто вне, тот — молодец» («Как тесто на дрожжах, растут рекорды…», 1968). И в самом деле: писатели, которые в советские времена подвергались гонениям, то есть были «вне игры», ныне составляют гордость отечественной литературы. И Владимир Высоцкий — в их числе.
А в «Балладе о Кокильоне» герой предстает не только изгнанником, но и мыслителем, который «творил и мыслил, и дерзал». В таком же образе он выступает в других произведениях: «Пар мне мысли прогнал от ума. <.. > Застучали мне мысли под темечком» /2; 134/, «Но надо мной парили разрозненные мысли / И стукались боками о вахтенный журнал» /3; 223/, «И сумбурные мысли, лениво стучавшие в темя, / Устремились в пробой — ну, попробуй-ка останови!» /4; 43/, «Ходу, думушки резвые! Ходу!» /5; 47/, «Мой мозг, до знаний жадный, как паук, / Всё постигал: недвижность и движенье» /3; 189/, «И спутаны и волосы, и мысли на бегу» /5; 191/, «И мыслей полна голова, / И все про загробный мир» /2; 119/, «И мыслей полна голова — / Слова, слова, слова…» /4; 341/, «Ну а в этой голове — / Уха два и мысли две» /4; 97/, «И мысли приходят, маня, беспокоя» /4; 91/, а также: «Одна затяжка — веселее думы» /2; 57/, «Перепутаны все мои думы» /3; 272/, «Стремимся мы подняться ввысь, / Ведь думы наши поднялись» /4; 160/, «Ночью думы муторней» /5; 65/. Вспомним и ответ Высоцкого на анкетный вопрос (1970): «Любимый скульптор, скульптура. — “Мыслитель”. Роден».
Также о Кокильоне сказано, что «он был в химию влюблен». И такую же влюбленность в свое дело демонстрируют герои «Затяжного прыжка» и песни «Вы в огне да и в море вовеки не сыщете брода»: «Я на цель устремлен и влюблен, и влюблен / В затяжной неслучайный прыжок», «И, влюбленные в море, живем ожиданьем земли».
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})
Целый ряд мотивов из «Баллады о Кокильоне» можно найти даже в стихотворении «Первый космонавт» (1972), написанном по совершенно другому поводу. Но поскольку в подавляющем большинстве случаев Высоцкий писал про самого себя, между двумя этими текстами также выявляются сходства: «Эксперимент вошел в другую фазу» = «В один момент в эксперимент включился Кокильон»; «.. Ну а при мне в лицо не знал никто» = «Простой безвестный гений безвременно угас»; «Всё мыслимое было им открыто / И брошено горстями в решето» = «За просто так, не за мильон, в трехсуточный бульон / Швырнуть сумел всё, что имел, великий Кокильон. <.. > В погоне за открытьем он был слишком воспален…».
Как видим, предшественником учителя Кокильона является дублер главного героя стихотворения «Первый космонавт» (вариация на тему: «друг лирического героя наделяется чертами самого героя»).
Многочисленные переклички с «Балладой о Кокильоне» обнаруживает «Песенка плагиатора, или Посещение музы» (1969), имеющая своим источником стихотворение «Ну что, читатель, ты скучаешь?» (1955): «Но музы, словно как стрекозы, / Бегут, и не поймаешь их»[1418] = «Но бог с ней, с музой, — я ее простил. / Она ушла к кому-нибудь другому…» (АР-9-62), — а также черновик песни «Возвратился друг у меня…» (1968), где функция музы выполняет друг героя: «Правда, этот друг — не секрет — / У Кирсанова» = «Засиживалась сутками у Блока, / У Бальмонта жила не выходя». И в обоих случаях герой сетует на одиночество: «А кругом — с этим свык-нулся — / Ни души святой…» = «Я снова сам с собой, как в одиночке» /2; 510/.
Но самые неожиданные сходства в лексике и в мотивах, при совершенно разных сюжетах, выявляются между «Песенкой плагиатора» и «“ЯКом”-истребителем» (1968): «А тот, который во мне сидит, / Изрядно мне надоел» = «Во мне заряд нетворческого зла»; «Вот сейчас будет взрыв!» = «Сейчас взорвусь, как триста тонн тротила»; «Ну что ж он не слышит, как бесится пульс» = «Я в бешенстве мечусь, как зверь по дому»; «Бензин — моя кровь! — на нуле» = «.. да и я иссяк»; «Я — главный…» = «Я — гений…»; «Досадно, что сам я немного успел» = «И всё же мне досадно, одиноко»; «Ну ладно, <ну> бог с ним, я много успел» (АР-3-212) = «Но бог с ней, с музой, — я ее простил»; «Но пусть повезет другому» = «Она ушла к кому-нибудь другому».
Непосредственным же толчком к написанию «Песенки плагиатора» послужила история поэта Василия Журавлева, опубликовавшего под своим именем в 4-м номере журнала «Октябрь» за 1965 год стихотворение Анны Ахматовой «Перед весной бывают дни такие…» (1915). Эту историю Высоцкий часто рассказывал на концертах: «В журнале “Октябрь” один поэт, Василий Журавлев, напечатал стихи, которые, как потом выяснилось, принадлежали Анне Ахматовой. Его спросили: “Ты зачем, Вася, это сделал?”. А он говорит: “А я не знаю, они как-то сами просочились”. Вот. А потом говорит: “Да подумаешь, какое дело! Делов-то на копейку! Пусть она моих хоть два возьмет, мне не жалко!”»[1419].
О том, какова была истинная подоплека произошедшего, известно от поэта Юрия Влодова, работавшего литературным «негром» у многих писателей: «Я был пьяный и развлекался. Гляжу, в ЦДЛ за столиком сидит Василий Журавлев. Друг Софронова и Грибачева. Очеркист, руководитель семинара в Литинституте. Аферист, ханыга и прохиндей. Я давно о нем слышал. Говорили, будто бы он спер эти очерки из журнала “Дальний Восток” пятигодичной давности. Вот, наверное, отчего я к нему прицепился: “Почему бы тебе не быть поэтом?”. Он моментом: “Ты, что ли, меня сделаешь? Хм… Я, вообще-то, таксёр по профессии. Я тебя понимаю, бля… Всё, заметано! Только смотри, чтоб атаса не было. Хипеш будет — у!”. Мы договорились с ним за пять минут. И у него начали выходить книги. Я сказал, что гонораров мне не надо, я так, интересу ради, это — потом, если приспичит. Жизнь прижала — приспичило. Позвонил, а он стал прятаться, клясться, что, гонорара, мол, не получил. Но я-то знал, что получил. И тут он брякнул: “Известия” просят подборку — нужно дать. Написал я для него подборку, но внутри поставил два стихотворения Ахматовой. Публикация состоялась и… фельетон в “Литгазете” — тоже. Я звоню ему: “Ну, что? Так я наказываю, Вася”. Он выступил в “Литературной России” с письмом: мол, бес попутал, мол, у него в черновиках лежала любимая Ахматова… И исчез. Нет такого поэта Журавлева»[1420]. Между тем сборники стихов у Журавлева продолжали выходить и позднее. Вероятно, нанял себе других «негров»…
