должен надеяться, что он будет отдавать предпочтение леди Розмайн, как это делаешь ты, — сказал он утешительным тоном.
Гил и Зам, оба одинаково удивленные уставились на Фрица. Никто не мог поверить тому, что он только что сказал, да еще с такой спокойной улыбкой.
— Фриц, что ты имеешь в виду? — спросил Зам. — Ты меня оскорбляешь?
— Я просто констатирую истину. Я не имею в виду никакого неуважения и не думаю о вас плохо. Думаю, Никола и Гил тоже поймут это, хотя для этого и потребуются пояснения…
И Фриц заговорил о прошлом.
— Мы с Замом раньше служили синему жрецу по имени Шикза. Он был очень эмоциональным и вспыльчивым человеком, что делало служение ему довольно хлопотным. Тем не менее, жизнь слуги была намного лучше, чем что либо другое — это стало особенно ясно, когда Брат Шикикоза вернулся в благородное общество, а мы в приют. Ты ведь помнишь ужасное состояние приюта тогда, верно?
Гил кивнул. Он сам в то время застрял в приюте, так что никогда не встречался с синим жрецом, о котором говорил Фриц, но помнил, как все было ужасно, когда они оказались здесь. Это было, когда все больше и больше серых жриц и жрецов из свит синих возвращались в приют, и в момент когда они переступали его порог жизнь мгновенно становилась сложнее для всех его обитателей. Он желал, чтобы кто-нибудь, кто угодно — спас его, поэтому был вне себя от радости, когда его взяли в слуги Розмайн.
— Тебя, Николу, и меня спасла леди Розмайн, а Зама — Главный священник, — продолжал Фриц. — Хотя позже Зам перешел служить леди Розмайн, он сделал это по просьбе Главного священника, который сказал, что ей не хватает слуг. Поэтому неудивительно, что преданность Зама остается с Главным священником. В этом, конечно, нет ничего плохого… Скорее, это показывает, что его статус и образ мышления отличаются от нашего.
— О, я понимаю… — в унисон сказали Никола и Зам, оба понимая точку зрения Фрица.
Гил тоже её понимал, ведь в сущности, это было то же самое, что работать на компанию Плантейна в качестве Гутенберга по заказам леди Розмайн. Теперь он мог понять Зама, бывшего слугой леди Розмайн, но при этом оставаясь верным Фердинанду.
— Я все еще не знаю что чувствовать по поводу Главного священника, что весь день находится в своей мастерской… — нахмурившись, вопросил Гил.
Никола кивнула в знак согласия, кривая улыбка тронула ее губы.
Зам усмехнулся:
— Возможно, будет проще, если ты перевернешь доску гевиннена и посмотришь на вещи с противоположной точки зрения. Представь себе, что Главный священник внезапно исчез, а леди Розмайн провела два года, заваленная работой, больше не в состоянии читать ради удовольствия. Что бы ты сделал, если бы вдруг вернулся Главный священник и леди Розмайн сказала, что хочет посвятить чтению несколько дней? Разве ты не счел это полностью приемлемым?
Услышав аналогию Зама, Гил понял, почему Фердинанд проводит так много времени в своей мастерской, что, в свою очередь, утихомирило кипевший в нем гнев. Главный священник просто отдыхал после двух лет страданий, перенесенных чтобы спасти Розмайн. Она, без сомнения, понимала это, и именно поэтому прощала ему подобное поведение.
Фриц облегченно улыбнулся, понимая, что до Гила теперь дошло.
— Если у тебя есть какие-то просьбы к Главному священнику, попроси их озвучить Зама или Франа. Весьма вероятно, что он их рассмотрит. Например, предложи, чтобы он продолжил свои исследования только после того, как проведет осмотр леди Розмайн или что-то в этом роде.
— Я обязательно передам это предложение, — сказал Зам с улыбкой, кивая головой.
— Ладно. Леди Розмайн очень обеспокоена тем, что её магические контракты с компанией Плантейн аннулируются, — сказал Гил. — Пожалуйста, спроси Главного священника, что он думает по этому поводу.
— Очень хорошо. Я спрошу, — ответил Зам с улыбкой.
Гил был благодарен ему за эту готовность помочь.
Розмайн вела себя совершенно иначе, когда разговаривала с Лютцем в своей потайной комнате, по сравнению с прошлыми разами. Только те, кто видел её раньше, могли понять, что она поддерживает образ дворянки, чтобы защитить свою семью и Гутенбергов. Гил не думал, что ей нужно продолжать так принуждать себя. Он хотел, чтобы у нее было место, где она могла бы улыбаться, как она делала, когда она раньше разговаривала с Лютцем, Бенно и другими. В отличие от Франа, он не мог смириться с тем, что теперь, когда она обрела столь высокое положение, все так переменилось. Он хотел, чтобы она сияла от радости, как раньше, когда направлялась домой в нижний город.
"Я так этого хочу, но не в силах ничего сделать…"
Гил мысленно проклинал себя, понимая, что на самом деле причинил боль Розмайн, отказав ей, когда она попыталась погладить его по голове. Он с головой ушел в печатное дело, стремясь сделать как можно больше новых книг, думая, что, может быть, тогда Розмайн проснется пораньше. Он хотел повзрослеть как можно быстрее — чтобы с ним обращались, как со взрослым, поэтому привык останавливать Зама и Фран всякий раз, когда они пытались обращаться с ним как с ребенком. Но из-за этого он тогда по привычке сделал то же самое и в отношении Розмайн.
Он тогда поспешно взял себя в руки и как обычно опустился на колени, но Розмайн все еще казалась немного грустной, когда хвалила его. Правда заключалась в том, что он так гордился тяжелой работой, которую он выполнил за последние два года, и тем насколько он вырос, что похлопывание по голове чуть не разбило ему сердце. Однако, когда он понял, что это последний раз, когда он чувствует её доброжелательное, заботливое тепло, его охватило невыносимое одиночество. Если бы только он не отверг её по глупости, она бы и теперь продолжала гладить его по голове и хвалить.
В то же время, однако, рука, которая гладила его по голове, была намного меньше, чем та, что была в его воспоминаниях. Одной этой мысли было достаточно, чтобы на его глаза навернулись слезы. Все
