Отметим, что только четыре последние песни увидят свет в ближайшее время (через год) на пластинке-миньоне, а остальные пролежат в архивах «Мелодии» еще несколько лет по идеологическим мотивам. И свой первый диск-гигант, выпущенный на родине, Высоцкий так никогда и не увидит — он выйдет только после его смерти.
10 апреля Высоцкий приезжает на Киностудию имени Горького, чтобы показать худсовету и записать песни к фильму «Иван да Марья». За последнее время это его вторая подобная работа: первой было участие в написании песен к политическому памфлету «Бегство мистера Мак-Кинли», который снимался на «Мосфильме». И вот теперь — фильм-сказка. Песен для нее было написано много (целых 14 против 9 в «Мак-Кинли») и в каждой из них Высоцкий перевоплощался в разных героев: то пел за Соловья-разбойника, то за Водяного, то за Бабу-ягу и т. д.
Все эти события ясно указывали на то, что сверху поступило распоряжение в Госкино дать Высоцкому «зеленый свет». То есть если раньше (последние четыре года) там от Высоцкого-композитора и поэта шарахались как черт от ладана (последний подобный опыт был у нашего героя в 1969 году, когда он написал песни к фильму «Опасные гастроли»), то теперь ситуация повернулась на 180 градусов и наш герой стал желанным гостем сразу на нескольких центральных киностудиях (помимо «Мосфильма» и Киностудии имени Горького, это будет еще и «Ленфильм», где ему закажут написать песни к фильму «Одиножды один»; их он напишет 8).
Отметим, что в первоначальных планах Высоцкого было не только создание песен для фильма, но и участие в нем как актера — он хотел сыграть в нем роль Соловья-разбойника (того самого, который пел серенаду со словами, обращенными в современность: «Я — нечистая сила, но с чистой душой», а потом уточнял: «Не сродни мы нечисти — наша совесть чистая!»). Однако с ролью вышла промашка. Вот как об этом вспоминает оператор ленты А. Чердынин:
«Володя написал в картину четырнадцать песен, сам хотел сниматься… Но тогда произошла история с автором сценария Александром Хмеликом. Володя принес не тексты, а уже готовые песни. Показал. Сидели: Хмелик, режиссер фильма Борис Рыцарев и я. Хмелик сказал:
— Ты, Володя, тянешь одеяло на себя… Из сказки хочешь сделать мюзикл…
Володя тоже что-то сказал: он ведь если задумал, то отстаивал это дело до конца! В общем, они крупно поговорили, во многом разошлись… Володя окончательно решил не играть в картине. Да я думаю, что тогда Володе уже не очень-то хотелось тратиться на эту работу…
Жаль, ведь песни были очень хорошие, без дураков».
Песни и в самом деле были «без дураков», то есть с подтекстом. Впрочем, Высоцкий не был бы Высоцким, если бы даже в песнях к детской сказке не спрятал кукиш по адресу советской власти, а также своих оппонентов из державного лагеря. Особенно это относится к «Куплетам нечистой силы», которые в фильме должны были петь Баба-яга, Оборотень и Водяной. Начинаются куплеты следующим образом:
— Я — Баба-яга,Вот и вся недолга,Я езжу в немазаной ступе.Я к рускому духу не очень строга:Люблю его… сваренным в супе…
А вот пассаж Оборотня с намеком на КПСС, которая на всех тогдашних плакатах провозглашалась как «Партия — наш рулевой! Партия — наша сила!»:
…Кто я теперь — самому не понять, —Эк меня, братцы, скривило!..— Нет, чтой-то стала совсем изменятьНаша нечистая сила!..
А это уже куплеты Водяного:
…Вижу намедни — утопленник. Хвать!А он меня — пяткой по рылу!..— Нет, перестали совсем уважатьНашу нечистую силу!..
А вот как посмеялся Высоцкий (в «Частушках») над самим Брежневым (в песне он — царь Евстигней), которого с предыдущего года вся советская пропаганда начала расписывать как «выдающегося деятеля коммунистического движения» (тогда же «Политиздатом» была выпущена и его первая биография):
Все мы знаем Евстигнея,Петею воспетого, —Правда, Петя — не умнееЕвстигнея этого.
Лизоблюд придворный наспехСочинил царю стихи —Получилось курам на смех,Мухи дохнут от тоски.
А царь доволен, значится —Того гляди, расплачется!..
Царь о подданных печетсяОт зари и до зари!— Вот когда он испечется —Мы посмотрим, что внутри!
Как он ни куражится,Там вряд ли что окажется!..
Судя по всему, члены худсовета, принимавшие эти песни, весь этот подтекст быстро расшифровали, посмеялись и… приняли все песни оптом, выплатив автору приличную сумму в рублях. Поскольку что-что, а «фиги» у Высоцкого получались талантливые. Например, еще в одной сказке — «Алиса в стране чудес», — которая записывалась на «Мелодии» в виде долгоиграющей грампластинки (в том же 1974 году), Высоцкий тоже написал почти три десятка песен — и среди них одна — про короля. Сами понимаете, кого он имел под ним в виду:
…Падайте лицами вниз, вниз!Вам это право дано:Пред Королем падайте ниц, —В слякоть и грязь — все равно!..
Нет-нет, у народа не трудная роль:Упасть на колени — какая проблема?!За все отвечает Король,А коль не Король — ну, тогда Королева!..
В кругах советской интеллигенции под прозвищем Королева проходила дочка генсека Галина Брежнева, с который Высоцкий был хорошо знаком и даже несколько раз выступал перед ней с концертами («меня к себе зовут большие люди — чтоб я им пел „Охоту на волков“).
Но вернемся к хронике событий середины весны 74-го.
12 апреля Высоцкий дает концерт в столичном НИИ радио.
15 апреля он играет в театре «Пугачева» и «Антимиры».
16 апреля в Театре на Таганке состоялась премьера спектакля «Деревянные кони» по Ф. Абрамову. Высоцкий в нем не участвовал, однако вместе со всей труппой радуется этому событию. Для «Таганки» это и впрямь было знаменательное событие, поскольку ей наконец удалось приобщиться к «деревенской» теме (с «Живым», как мы помним, этот трюк не прошел). «Коней» власти разрешили, что было симптоматично для середины 70-х, когда разрядка была в самом разгаре. А ведь мысль, заложенная Любимовым в эту постановку, была все та же: до чего же довела деревню советская власть! Вот как об этом пишет уже известный нам таганковед А. Гершкович:
«…Когда выходишь из зала, пораженный открывшейся тебе трагедией русских судеб на русской же, но колхозной и вроде бы уже не совсем русской, вымороченной земле, обязательно вспомнишь спокойный, этнографически точный зачин спектакля с полузабытым культом деревенского быта. И тогда наш проход через сцену-избу обретет свой смысл, как образ той первосреды, той основы, той подпочвы, с разрушения которой и началась советская явь…»
