и минометной стрельбе.
Он выбежал из блиндажа и увидел, как бледное облако известковой пыли и масляный, жирный дым, поднимаясь над вокзалом, смешивались в темную, медленно колышущуюся, цепляющуюся за развалины хмару.
Вскоре стрельба послышалась на левом фланге и в центре обороны дивизии.
«Началось», – подумал Елин, и так же подумали тысячи людей, ждавших неминуемого.
Чувство ожидания удара было особенно томительно и остро у переправившихся в город. Казалось, переправа полков с левого берега подобна действию человека, ставшего грудью навстречу катящемуся с откоса груженому составу. Удар должен был быть неминуемым и жестоким.
Елин многое видел и испытал на своем веку и считал, что волосы его поседели не только от боевых трудов, но и от требовательности некоторых начальников и от нерадивости некоторых подчиненных.
«И далось им именно по Филяшкину со всей силой ударить, – подумал он, – по самому слабому моему звену, по недавно приданному батальону, где и людей я порядком не знаю».
В это время связной позвал его в блиндаж – звонил по телефону Филяшкин, доложил, что началось: немец обрабатывает его с земли и воздуха, он слышит гудение танковых моторов, он несет потери и готовится отразить атаку.
– Да, я сам слышу, что началось, – крикнул в трубку Елин, – береги пулеметы, не думай отступать, я тебя поддержу. Слышишь? Огнем поддержу! Слышишь? Слышишь?
Но Филяшкин не слышал обещания командира поддержать его огнем – связь порвалась.
Елин позвонил командиру дивизии, доложил, что противник начал наступление, главный удар наносит по Филяшкину.
– Приданный мне батальон, тот, что у Матюшина был, – сказал он.
Закончив разговор с Родимцевым, он сказал начальнику штаба:
– Вот велит любой ценой вокзал удерживать, обещает нас дивизионной артиллерией поддержать. Слышите, что немец выкамаривает? Как бы он нас не искупал в Волге.
«Да, лодку не мешало бы для маневра иметь», – подумал начальник штаба, но вслух не высказал своей мысли.
Елин стал вызывать командиров своих батальонов – проверять их готовность к активной обороне.
Быстрый успех начавшегося немецкого наступления грозил тяжелыми последствиями. Дивизии, брошенные на оборону Сталинграда, находились на подходе, на правом берегу была одна лишь дивизия Родимцева; спихнув ее в Волгу, немцы могли воспрепятствовать переправе в город главных сил, брошенных Ставкой на оборону города.
Родимцев позвонил командиру правофлангового полка, вызвал начальника артиллерии дивизии и командира саперного батальона, проинструктировал их, велел Вельскому лично проверить танкоопасные направления. После этого он позвонил по телефону Чуйкову:
– Докладываю, товарищ генерал-лейтенант. Противник перешел в атаку, навалился на мой левый фланг. Бомбит. Ведет артогонь, сосредоточил танки. Стремится занять вокзал.
Родимцев понимал серьезность положения: правый фланг дивизии был открыт; если противник быстро и легко решит задачу на левом фланге, он тотчас активизируется на правом, и тогда под удар попадет вся дивизия в целом.
Он слушал отрывистый, тяжелый голос Чуйкова и поглядывал на темный каменистый свод трубы, на светлевший вдали выход. «Неужели здесь, в трубе, суждено кончить жизнь?»
– Держаться! Не отступать ни на шаг! Побегут – буду судить! – отрывисто говорил Чуйков. – Вам слышно? Через два часа начну переправу Горишного, он прикроет вам правый фланг. Линия фронта станет устойчива, положение коренным образом изменится. Слова «отход», «отступление» забудьте!
Но Родимцев не собирался отступать – он хотел вновь активизироваться, ударить по немцам.
Чуйков был сильно встревожен начавшимся наступлением: не удержать фронт теперь, когда в город пришла новая дивизия, когда через считанные часы должна была начать переправу вторая дивизия, когда на подходе находились силы резерва Главного Командования!
О, если б только завязавшийся бой затянулся, если б он сковал силы немцев! Ведь уже был известен обычай немцев – не начинать новой операции, пока не закончена предыдущая. Затяжка боя на левом фланге дивизии Родимцева сулила множество выгод для армии. Едва немцы нажали слева, как на правом крыле, в районе заводов, стало легче дышать, сделалось тише, ушли пикировщики, давление ослабело.
Но если оборона окажется нестойкой, если немцы отсекут дивизию Родимцева, сомнут ее, не дадут укрепить намеченную пунктиром и еще не вчеканенную в землю линию фронта, если немцы реализуют свой перевес в силах, все свои преимущества, дающие возможность широкого маневра… Как тяжело все еще не иметь резервов для действенного вмешательства. И ведь Чуйков ждал этого наступления с минуты на минуту, а в душе была надежда, что немец замешкается.
Командующий армией позвонил по телефону Еременко.
– Докладывает Чуйков, – отрывистым, хмурым голосом сказал он. – Противник после воздушной обработки перешел в атаку против моего левого фланга, ввел в бой артиллерию, минометы, сосредоточил танки. Предполагаю: противник имеет намерение оторвать Родимцева, вырваться к Волге, рассечь мою оборону.
– Надо меньше предполагать. Контратаковать надо, артиллерией поддерживайте! – сказал Еременко и невнятно зашумел.
– Все смешалось, дым сплошной, сейчас отдаю приказ артиллерии.
– Действуйте, – сказал Еременко, и по паузе Чуйков понял, что Еременко закуривает. – Только своих не накройте в дыму. Если Родимцев не устоит, худо нам будет; на правый фланг два больших хозяйства идут и еще два, сразу переправлять начну. Действуй!
– Слушаюсь, товарищ генерал-полковник, – сказал Чуйков. Он положил трубку и тотчас взял ее: – Пожарского, – зычно сказал он и, пока к телефону подходил командующий артиллерией Пожарский, оглянулся на сидевшего рядом Гурова, проговорил: – Сюда доносится, волтузят крепко, а у нас тише стало, но лучше бы уж нас. – Сразу же повысив голос, он сказал: – Пожарский, карта перед вами? Так… теперь отмечайте у себя…
А в это время по ту сторону Волги Еременко наклонился над картой.
Немцы начали наступать после двухдневной тишины, но все же слишком рано. Частная это операция или начало общего наступления? Он не успел закончить перегруппировку дивизий армии Шумилова. По мысли Еременко, Шумилов должен был оказывать нажим каждый раз, когда немцы начнут атаковывать Чуйкова, – этим он надеялся ослабить удар по левому флангу и центру стоявшей в Сталинграде армии. Кроме того, новые дивизии, переброшенные к нему Ставкой с Донского фронта, еще не подошли к Волге, и он опасался, как бы немцы, расправившись с левым флангом и центром, тотчас бы не предприняли решительной атаки в районе заводов.
Он сказал начальнику штаба:
– Вот далось ему, сукиному сыну, сегодня наступать. Тут и артиллерией трудно помочь. Не мог подождать до завтра, пока я Горишного переправлю. Ведь может шибануть. А? – переспросил Еременко молчавшего начальника штаба. – Чувствую, что немец пошел сегодня серьезно. Даже сюда слышно.
Спустя минуту Еременко говорил по телефону начальнику артиллерии:
– Надо левый фланг и центр поддержать… Что, трудно нащупать? Конечно, нащупать трудно. – И командующий произнес насмешливое, соленое словцо. – Но надо, обязательно немедленно!
Донесение на листе блокнота,
