– Господин? – с испугом спросил Лени, наклоняясь над моим лицом. – Господин? Слышите меня? Ох, Создатель, неужто опять уходит…
Ухватив две пригоршни снега, рыжий с ожесточением принялся растирать мне лицо, не прекращая причитания. Я прикрыл веки и стоически терпел. Как оказалось, сделал я это совершенно зря – поняв, что растирания снегом ничего не дают, Лени с паническим воплем залепил мне оглушительную оплеуху. Щеку обожгло огнем, и, зашипев от боли, я поспешно рявкнул:
– Стой! Лени, хватит!
И тут до меня дошло – я чувствую боль. Это не сон.
– Ф‑ф‑уу‑х, – с облегчением выдохнул Лени. – А уж думал – все! Ох, радость какая.
– Лени, это не сон, – оглушено бормотал я. – Понимаешь? Это на самом деле. Я не сплю…
– Да какой уж тут сон, господин! – опять запричитал Лени. – Если бы! Хотел бы я сейчас проснуться! Не сон это, не сон! Но вы поправитесь, господин Корис! Обязательно поправитесь! Сейчас чуть в себя придете – и сразу в обратный путь двинемся. Дома вас живо на ноги поставят!
– Стоп! – я заторможено поднял руку, останавливая обрушившийся на меня словесный поток. – Лени, Тикса, расскажите мне, что случилось. С самого начала, по порядку, не торопясь.
– Да что там рассказывать, господин? – вскинулся Лени. – Все так быстро случилось, я и глазом моргнуть не успел!
– Не так! Лени, еще спокойней и с того момента, когда меня и ниргалов атаковали.
Несколько раз вздохнув, Лени уже более спокойным голосом начал говорить. Иногда его слова дополнял внимательно слушающий Тикса.
Чем больше он говорил, тем больше я понимал, что за то время, что я был без сознания, ничего особенного не пропустил.
Тикса и Лени как раз миновали середину полого склона, третий ниргал на мгновение задержался на гребне, чтобы окинуть округу взглядом, и направил лошадь следом. В следующую секунду я с двойкой ниргалов добрался до крошечного пятачка между деревьями, и ловушка захлопнулась. Нас мгновенно окутал сплошной кокон из веток, мечущихся и стегающих во все стороны. И не только веток – в дело вступили и корни, полезшие из под земли.
– Снег словно взорвался, – вспоминал Лени. – Во все стороны комья мерзлой земли полетели.
Из ступора они вышли лишь когда я зашелся в диком крике боли, перекрывшем ржание лошадей, так же попавших под удар. Мимо на полном скаку промчался последний ниргал и с ходу врубился в сплетение ветвей.
– Когда мы туда подоспели, – продолжил Лени, – то все уже, почитай, закончилось. Ниргалы большую часть щупалец разбили и за стволы уже взялись. А их эти ветки и не брали вовсе – со звоном отскакивали да на осколки разлетались.
– Разбили? Осколки? – недопоняв, переспросил я. – В смысле?
– Да, господин, – развел руками Лени. – Как есть осколки. С виду дерево, а на самом деле ледышка. Мы как с лошадей соскочили, первым делом к вам бросились. Вас лошадью придавило, но Тикса хоть ростом и не вышел, а силы на троих хватит – приподнял тушу, а я вас за шиворот вытащил, да в сторону поволок. Тикса следом побежал. А ниргалы все мечами махали, от стволов к тому времени одни огрызки остались. Как на вас взглянули, господин, так и за головы взялись. Живого места не найти. Сплошные раны, отовсюду остатки прутьев и корней торчат, в тело впившиеся.
Представив себе эту картину, я судорожно сглотнул и просипел:
– Дальше.
– А что дальше, господин? Бинты из сумок достали, все колючки и шипы повыдергивали, а кровь и не течет вовсе. Раны синие, вздувшиеся, нутро черное и словно холодом оттуда веет. Я в одну дырку заглянул, а там виднеется что‑то. На печень смахивало, да цвет больно другой, потемнее будет, и, кажись, изморозью сверху покрыто. Тикса пальцем пощупать хотел – холодное ли, шевелится ли, – но я его отговорил.
– С‑спасибо, – кивнул я, борясь с накатившим приступом тошноты. – Что потом?
– Перевязка! – вставил словечко гном, жестами показывая, как они меня бинтовали.
– Ага. Перевязали вас, господин, все бинты извели и еще не хватило. Пришлось пару рубашек на бинты пустить. Положили вас на одеяло и из лощины вытащили – по своим следам шли, все надежней. Ниргалы лошадей собрали и следом двинулись. Выбрали место подходящее, костер развели, вас в одеяла укутали и к пламени поближе устроили. Вот тут‑то и началось. Пары минут не прошло, вы кричать начали. Да так, будто вживую на части режут. Глаза закрыты… тело в корчах бьется… страшно, аж жуть берет! Ох… как вспомню… Пока мы глазами хлопали, вы господин в сторону откатились, да прямо в сугроб, да там и затихли. Лицо спокойное стало, дыхание выровнялось.
– Интересно… – протянул я.
– И не говорите, господин. Куда уж интересней‑то? – хмыкнул успокоившийся Лени. – Так мы ж не поняли ничего. Думали, приступ какой, аль в себя приходите. Ухватили вас, да опять к костру поближе. И снова сначала – крик, корчи, бьетесь так, что мы вдвоем вас удержать не могли, ниргалы вокруг мечутся, только что мечами не машут. Только тогда и сообразили, что к чему – тепло вам не нравится. И чем холоднее, тем вам спокойней. На три шага от костра отнесли – кричать перестали. Еще на два – лицо разгладилось. А как снежку сверху накидали, так и вовсе улыбаться начали, словно на перине пуховой нежитесь. Там вас и оставили, господин. А дальше вы и сами знаете.
– Угу, – согласился я. – Знаю. А теперь идите к костру и отдыхайте. – Заметив, что Лени порывается что‑то сказать, я добавил металла в голос: – Не спорить! Оба к костру и отдыхайте. А я пока полежу, подумаю. А! И еще, Лени, сооруди‑ка мне факел и тащи сюда. Да поджечь не забудь. Тикса, а ты достань сумку с моими вещами. Только не сразу – подождите полчаса, пока я с мыслями не соберусь, а потом уже подходите.
Понуро поднявшись, гном и Лени зашагали к костру, а я перевел взгляд на стоявшего рядом ниргала.
– Не нависай! Думать мешаешь.
Скрипнув доспехами, ниргал сделал широкий шаг назад, и мне сразу стало легче дышать. А то нависает над головой, как… как надгробие.
Убедившись, что меня никто не слышит – ниргал не в счет, – я тихо пробормотал, обращаясь к самому себе:
– Ну что? Допрыгался? А как ты хотел? Тебе не могло везти вечно.
Сделав глубокий вдох, я резко напряг мышцы и заставил себя сеть, в любой момент ожидая почувствовать ослепляющую вспышку боли. Обошлось. Хотя я бы предпочел почувствовать боль, чем не ощутить ничего. По словам Лени, во мне понаделали кучу дырок, а я ничего не чувствую.
Света, горящего в десяти шагах от костра, хватило, чтобы разглядеть свое тело, и я занялся его изучением. На лице оказалась лишь одна повязка – правую щеку перехватывал бинт, и я его решительно содрал. Почти ничего не чувствующими кончиками пальцев пробежался по раненой щеке и сразу же наткнулся на дырку толщиной с мой мизинец. Щека пробита насквозь, по меньшей мере два‑три зуба бесследно исчезли. И никакой боли. За все время, что я ощупывал края раны, засовывал в продырявленную щеку палец, я не ощутил ничего, даже отдаленно напоминающего болевое ощущение. И никаких следов крови. Словно рана давно зарубцевалась.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
