Моргейна нежно погладила пасынка по рассеченной щеке.
– Для меня ты всегда останешься красивым, сынок. Но, возможно, мне удастся что-нибудь с этим сделать, – а то твоя рана воспалилась и распухла. Вечером я приготовлю для тебя припарки, чтобы лучше заживало. Она, должно быть, болит.
– Болит, – сознался Увейн. – Но я полагаю, что мне еще повезло – я не подхватил столбняк, как один из моих людей. До чего ужасная смерть!
Юноша поежился.
– Когда рана начала распухать, я было подумал, что у меня началось то же самое, но мой добрый друг Гавейн сказал, что до тех пор, пока я в состоянии пить вино, столбняк мне не грозит – и принялся снабжать меня этим самым вином. Клянусь тебе, матушка, – за две недели я ни разу не протрезвел! – хохотнув, произнес Увейн. – Я отдал бы тогда всю добычу, захваченную у этого разбойника, за какой-нибудь твой суп. Я не мог жевать ни хлеб, ни сушеное мясо и изголодался чуть ли не до смерти. Я ведь потерял три зуба…
Моргейна осмотрела рану.
– Открой рот. Ясно, – сказала она и жестом подозвала одного из слуг. – Принеси сэру Увейну тушеного мяса и тушеных фруктов. А ты пока что даже и не пытайся жевать что-нибудь твердое. После ужина я посмотрю, что с этим делать.
– Я и не подумаю отказываться, матушка. Рана до сих пор чертовски болит. А кроме того, при дворе Артура есть одна девушка… Я вовсе не хочу, чтоб она принялась шарахаться от меня, как от черта, – и он рассмеялся. Несмотря на боль от раны, Увейн жадно ел и рассказывал всяческие истории о событиях при дворе, веселя всех присутствующих. Моргейна не смела отвести взгляда от пасынка, но сама она на протяжении всей трапезы чувствовала на себе взгляд Акколона, и он согревал ее, словно солнечные лучи после холодной зимы.
Ужин прошел радостно и оживленно, но к концу его Уриенс устал. Моргейна заметила это и подозвала его слуг.
– Муж мой, ты сегодня в первый раз поднялся с постели – тебе не следует чересчур переутомляться.
Увейн поднялся со своего места.
– Отец, позволь, я сам тебя отнесу.
Он наклонился и легко поднял больного на руки, словно ребенка. Моргейна двинулась следом за ним, но на пороге остановилась.
– Мелайна, присмотри тут за порядком – мне нужно до ночи еще заняться щекой Увейна.
Через некоторое время Уриенс уже лежал в своих покоях; Увейн остался посидеть с ним, а Моргейна отправилась на кухню, чтобы приготовить припарки. Она растолкала повара и велела ему согреть еще воды в кухонном очаге. Раз уж она занимается врачеванием, надо ей держать у себя в комнате жаровню и котелок. И как она раньше до этого не додумалась? Моргейна поднялась наверх и усадила Увейна так, чтобы она могла наложить ему на щеку кусок ткани, пропитанный горячим травяным отваром. Боль в воспалившейся ране приутихла, и юноша облегченно вздохнул.
– Ох, матушка, хорошо-то как! А эта девушка при дворе у
Артура не умеет лечить. Матушка, когда я женюсь на ней, ты научишь ее своему искусству – ну, хоть немного? Ее зовут Шана, и она из Корнуолла. Она – одна из придворных дам королевы Изотты. Матушка, а как так получилось, что этот Марк именует себя королем Корнуолла? Я думал, Тинтагель принадлежит тебе.
– Так оно и есть, сын мой. Я унаследовала его от Игрейны и герцога Горлойса. Я не знала, что Марк возомнил, будто он там царствует, – отозвалась Моргейна. – Неужто Марк посмел объявить, будто Тинтагель принадлежит ему?
– Нет, последнее, что я слышал – что там нет его наместника, – сообщил Увейн. – Сэр Друстан уехал в изгнание в Бретань…
– Почему? – удивилась Моргейна. – Неужто он был сторонником императора Луция?
Разговоры о событиях при дворе словно вдохнули жизнь в монотонное существование захолустного замка. Увейн покачал головой.
– Нет… Поговаривают, будто они с королевой Изоттой были чересчур привязаны друг к другу, – сказал он. – Хотя я бы не взялся упрекать несчастную леди… Корнуолл – настоящее захолустье, а герцог Марк стар и сварлив; а его дворецкие говорят, будто он еще и лишился мужской силы. Несчастной леди, должно быть, несладко живется. А Друстан хорош собой и искусный арфист – а леди Изотта любит музыку.
– Неужто при дворе только и говорят, что о чьих-то дурных поступках и чужих женах? – возмутился Уриенс и сердито посмотрел на сына. Увейн рассмеялся.
– Ну, я сказал леди Шане, что ее отец может присылать к тебе вестника, и я надеюсь, милый отец, что ты не ответишь ему отказом. Шана небогата, но мне не очень-то и нужно ее приданое, я привез достаточно добра из Бретани – я покажу тебе кое-что из моей добычи, и для матушки у меня тоже есть подарки.
Юноша погладил Моргейну по щеке – она как раз склонилась над ним, чтобы заменить остывшую припарку свежей.
– Я знаю – ты не такая, как эта леди Изотта, ты не станешь изменять моему отцу и распутничать у него за спиной.
Моргейна почувствовала, что у нее горят щеки. Она склонилась над чайником, в котором кипели травы, и слегка сморщилась от горького запаха. Увейн считал ее лучшей из женщин, и это грело ей сердце, – но тем горше было сознавать, что она не заслужила такого отношения.
«По крайней мере, я никогда не ставила Уриенса в дурацкое положение и не выставляла своих любовников напоказ…»
– Но тебе все-таки нужно будет съездить в Корнуолл, когда отец выздоровеет и сможет путешествовать, – серьезно сказал Увейн и скривился, когда на его воспаленную щеку легла новая горячая припарка. – Нужно разобраться с этим делом, матушка. Марк не имеет права претендовать на твои земли. Ты так давно не показывалась в Тинтагеле, что тамошние жители могут и позабыть о том, что у них есть королева.
– Я уверен, что до этого не дойдет, – сказал Уриенс. – Но если я поправлюсь к лету, то, когда поеду на Пятидесятницу, попрошу Артура разобраться с этим делом насчет владений Моргейны.
– А если Увейн возьмет жену из Корнуолла, – сказала Моргейна, – он может держать Тинтагель от моего имени. Увейн, хочешь быть моим кастеляном?
– Лучшего я и желать не смею, – отозвался Увейн. – Разве что перестать чувствовать, будто у меня болят все до единого зубы, и спокойно поспать.
– Выпей-ка вот это, – сказала Моргейна, налив в вино Увейну лекарство из одного из своих флаконов, – и я обещаю, что ты сможешь уснуть.
– Думаю, госпожа, я смогу уснуть и без этого – так я рад вновь очутиться под отцовским кровом, в собственной постели, под заботливым присмотром матери. – Увейн обнял отца и поцеловал руку Моргейне. – Но я все равно охотно выпью твое лекарство.
Увейн выпил вино и кивком велел дежурному стражу посветить ему, пока он не доберется до своей комнаты. В покои заглянул Акколон, обнял отца и обратился к Моргейне.
– Я тоже отправляюсь спать… леди. Есть ли там подушки или из комнаты все вынесли? Я так давно не был дома, что не удивился бы, обнаружив в своей прежней комнате гнездящихся голубей – в той самой, где я жил еще в те времена, когда отец Эйан пытался вколотить в мою голову латынь – через седалище.
– Я просила Мелайну присмотреть, чтобы тебе приготовили все необходимое, – отозвалась Моргейна. – Но я сейчас схожу и проверю, как там дела. Я тебе еще понадоблюсь сегодня вечером, господин мой, – обратилась она к Уриенсу, – или я могу идти отдыхать?
Ответом ей было тихое похрапывание. Хоу подсунул старику подушку под голову и сказал:
– Идите, леди Моргейна. Если он вдруг проснется среди ночи, я за ним присмотрю.
Когда они вышли из покоев, Акколон спросил:
– Что с отцом?
– Этой зимой он перенес воспаление легких, – сказала Моргейна. – А он уже немолод.
– И ты вынесла все хлопоты на своих плечах, – сказал Акколон. – Бедная Моргейна… – и он коснулся ее руки. Голос его звучал так нежно, что Моргейна прикусила губу. Тяжелый, холодный комок, образовавшийся у нее внутри за эту зиму, начал таять, и Моргейна испугалась, что сейчас расплачется. Она опустила голову, чтоб не смотреть на Акколона.
– А ты, Моргейна?… Неужто у тебя не найдется для меня ни взгляда, ни слова?
Акколон снова прикоснулся к ней, и Моргейна ответила сквозь стиснутые зубы:
– Подожди.
Она велела служанке принести из чулана подушки и пару одеял.
– Если б я знала, что ты приедешь, то приготовила бы лучшее белье и одеяла и заново набила тюфяк соломой.
– Но я хочу видеть в своей постели не свежую солому, а кое-что другое, – прошептал Акколон, но Моргейна так и не повернулась к нему, пока служанки застилали кровать, приносили горячую воду и лампу и развешивали верхнюю одежду Акколона и кольчугу, которую он носил под одеждой.
Когда все служанки вышли, Акколон прошептал:
– Моргейна, можно, я попозже приду к тебе в комнату? Моргейна покачала головой и прошептала в ответ:
– Лучше я к тебе… Если меня среди ночи не окажется в моих покоях, я это еще как-то объясню, но с тех пор, как твой отец заболел, меня часто зовут к нему по ночам… Нельзя, чтобы слуги нашли тебя там… – И она стремительно, безмолвно сжала его руку. Это прикосновение словно обожгло Моргейну. Затем она вместе с дворецким в последний раз обошла замок, проверяя, все ли заперто и все ли в порядке.
