Иуарраквакс заржал, поторопил. Кэльпи поддержала его протяжным фырканьем. Цири натянула перчатки.
– Я готова.
Шум в ушах. Вспышка и яркость. А потом – тьма.
Воды озера и предвечерняя тишина несли ругань Короля-Рыбака, который на своей лодке тянул и дергал леску, пытаясь освободить блесну, зацепившуюся за дно. Глухо плеснуло упущенное весло.
Нимуэ нетерпеливо кашлянула. Кондвирамурса отвернулась от окна, снова склонилась над акварелями. Особенно притягивал взгляд один из картонов: девушка с развевающимися волосами верхом на вздыбленной вороной кобыле. Рядом – белый единорог, тоже поднявшийся на дыбы. Его грива развевается так же, как волосы девушки.
– Пожалуй, только относительно одного этого фрагмента легенды, – заметила адептка, – мнения историков не разошлись. Они единодушно считают его вымыслом и сказочным украшательством либо же тонкой метафорой. А художники и графики назло и наперекор ученым облюбовали именно этот эпизод. Пожалуйста, что ни картинка, то Цири и единорог. Например – здесь: Цири и единорог на обрыве у приморского пляжа. А тут, смотри, Цири и единорог на фоне прямо-таки пейзажа из наркотического транса, ночью, под двумя лунами.
Нимуэ молчала.
– Словом, – Кондвирамурса отложила картоны на стол, – всюду Цири и единорог. Цири и единорог в лабиринте мест. Цири и единорог в бездне времен.
– Цири и единорог, – сказала Нимуэ, глядя в окно, на озеро, на лодку и мечущегося в ней Короля-Рыбака. – Цири и единорог появляются из небытия, как призраки, висят над гладью вод одного из озер… А может – одного и того же озера, связывающего, как застежка, времена и места всякий раз разные – и все же всегда одни и те же?
– Не поняла.
– Призраки. – Нимуэ не смотрела на нее. – Пришельцы из иных измерений, иных плоскостей, иных мест, иных времен. Видения, изменяющие чью-то жизнь. Изменяющие и свою жизнь, свою судьбу… Не ведая о том. Для них это попросту… очередное место. Не то место, не то время… Снова, в который уже раз подряд, не то место, не то время…
– Нимуэ, – вымученно улыбнулась Кондвирамурса. – Напоминаю: здесь я – снящая, именно я нахожусь тут для того, чтобы наблюдать сонные видения и онейроскопии. А ты ни с того ни с сего начинаешь вещать так, словно то, о чем говоришь, видела… во сне.
Королю-Рыбаку, судя по резко усилившейся ругани, блесну отцепить не удалось, леска порвалась. Нимуэ молчала, глядя на рисунки. На Цири и единорога.
– Все это, – очень спокойно сказала она наконец, – я действительно видела во сне. Видела во сне множество раз. И однажды видела наяву.
На поездку из Члухова в Мальборк при определенных условиях может, как известно, уйти даже и пять дней. А поскольку письма члуховского комтура[80] Винриху фон Книпроде, Великому магистру ордена, должны были дойти до адресата не позже, чем в Троицын день, рыцарь Генрих фон Швельборн тянуть не стал, а отправился на следующее утро после праздника Вознесения, чтобы иметь возможность ехать спокойно и не бояться опоздать. Langsam, aber sicher[81]. Такое поведение рыцаря очень нравилось его эскорту из шести конных стрелков под командой Хассо Планка, сына пекаря из Кельна. Арбалетчики и Планк больше привыкли к таким господам-рыцарям, которые ругались, орали, погоняли и приказывали гнать во весь опор, а потом, все равно не успев к сроку, всю вину валили на несчастных ландскнехтов, отговариваясь враньем, недостойным рыцаря, к тому же рыцаря Ордена. Было тепло, хоть и пасмурно. Время от времени моросило, яры затягивал туман. Поросшие буйной зеленью холмы напоминали рыцарю Генриху его родную Тюрингию, матушку, а также то, что у него больше месяца не было женщины. Едущие позади арбалетчики тупо напевали балладу Вальтера фон дер Фогельвейде. Хассо Планк дремал в седле.
Wer gute Fraue Liebe hatDer schamt sich aller Missetat[82]…
Странствие протекало спокойно и, кто знает, может, таковым оставалось бы и до конца, если б не то, что ближе к полудню рыцарь Генрих заметил неподалеку от тракта поблескивающий плес озера. А поскольку завтра была пятница и имело смысл заблаговременно запастись постной пищей, рыцарь приказал спуститься к воде и поискать какую-нибудь рыбацкую хибару.
Озеро было большое и даже обзавелось собственным островом. Никто не знал его настоящего названия, но оно, несомненно, было Святым. В здешней языческой стране – словно в насмешку – каждое второе озеро именовалось Святым.
Подковы захрустели по устилающим берег ракушкам. Озеро затягивал туман, но все же было видно, что с людьми здесь жидковато. Ни лодки, ни сетей и вообще ни живой души. «Придется поискать в другом месте, – подумал Генрих фон Швельборн. – А если нет, ничего не поделаешь. Поедим, что есть в мешках, даже если это ветчина, а в Мальборке исповедуемся, капеллан назначит епитимью и освободит от греха».
Он уже собирался отдать приказ, когда в голове под шлемом что-то зашумело, а Хассо Планк дико заорал. Фон Швельборн глянул и остолбенел. И перекрестился.
Перед ними из ничего возникли две лошади – белая и вороная, а мгновение спустя он с ужасом увидел, что из выпуклого лба белой лошади торчит закрученный винтом рог. Увидел он также, что на вороной кобыле сидит девушка с пепельными волосами, зачесанными так, чтобы они заслоняли щеку. Мираж, похоже, не касался ни земли, ни воды, а выглядел так, словно повис над стелющимся по глади вод туманом.
Вороная лошадь заржала.
– Uuups, – вполне отчетливо произнесла девушка с пепельными волосами. – Ire lokke, ire tedd! Squaess’me.
– Святая Урсула, покровительница, – забормотал Хассо, побледнев как смерть. Арбалетчики замерли, раскрыв рты и осеняя себя крестными знамениями.
Фон Швельборн тоже перекрестился, затем нетвердой рукой вытянул меч из ножен, притороченных под тебеньком.
– Heilige Maria, Mutter Gottes, – рявкнул он. – Steh mir bei![83] Рыцарь Генрих не опозорил в тот день своих бравых предков фон Швельборнов, в том числе и Дитриха фон Швельборна, храбро бившегося под Дамьеттой и одного из немногих, которые не убежали, когда сарацины волшебством запустили на крестоносцев черного демона. Пришпорив коня и вспомнив неустрашимого предка, Генрих фон Швельборн ринулся на привидение, разбрызгивая вылетающие из-под конских копыт крошки беззубок.
– Орден и святой Георгий!
Белый единорог совершенно по-геральдически поднялся на задние ноги, черная кобыла заплясала. Девушка испугалась, это было видно с первого же взгляда. Генрих фон Швельборн бурей мчался на них. Как знать, чем бы все кончилось, если б озеро вдруг не покрыл туман, а таинственный мираж лопнул, распался на разноцветные осколки, словно витраж, в который швырнули камнем. И все исчезло. Все – белый единорог, вороная лошадь, странная девушка…
Мерин Генриха фон Швельборна с плеском влетел в озеро, остановился, мотнул головой, заржал, принялся грызть зубами удила.
С трудом усмирив закапризничавшего коня, Хассо Планк подлетел к рыцарю. Фон Швельборн глубоко дышал и сопел, чуть ли не сипел, а глаза у него были выпучены, как у рыбы.
– Клянусь мощами святой Урсулы, святой Кордулы и всех одиннадцати тысяч кельнских дев-мучениц… – выдавил из себя Хассо Планк. – Что это было, edler Herr Ritter[84]? Чудо? Явление?
– Teufelwerk, – простонал фон Швельборн, только теперь бледнея от изумления и щелкая зубами. – Schwarze Magie! Zauberey![85] Проклятое, языческое и чертовское наваждение.
– Лучше поедем отсюда, благородный господин. Да поскорее… До Пельплина недалеко, только бы церковные колокола услыхать.
У самого леса, на возвышенности, рыцарь Генрих фон Швельборн оглянулся последний раз. Ветер разогнал туман, в местах, закрытых стеной леса, зеркальная поверхность озера поматовела и пошла рябью.
Над водой кружил огромный орел-рыболов.
– Безбожный, языческий мир, – пробормотал Генрих фон Швельборн. – Много, много трудов, работ и огня ждет нас, прежде чем Орден Немецких Госпитальеров наконец изгонит отсюда дьявола.
– Конёк, – сказала Цири укоризненно и одновременно насмешливо, – не хотелось бы быть назойливой, но я немного тороплюсь в свой мир. Я нужна близким, ты же знаешь. А мы сначала оказываемся у какого-то озера и налетаем на какого-то смешного простака в клетчатом костюме, потом на толпу грязных и орущих лохмачей с палицами, наконец на психа с черным крестом на плаще. Нет, нет! Не те времена, не те места! Очень тебя прошу, Конёк, поднатужься как следует. Очень тебя прошу.
Иуарраквакс заржал, вскинул рогом и передал ей что-то, какую-то мысль. Цири поняла не до конца. Задумываться не было времени, потому что в голове у нее опять разлился холодный свет, в ушах зашумело, а в затылке похолодало.
И ее снова поглотило черное бархатное ничто.
Нимуэ, заливаясь веселым смехом, потянула мужчину за руку, они сбежали к озеру, петляя меж невысоких березок и ольшинок, вывороченных с корнями и поваленных стволов. Выбежав на пляж, Нимуэ сбросила сандалии, приподняла платьице, зашлепала босыми ногами по прибрежной воде. Мужчина тоже скинул ботинки, но в воду входить не спешил, а сбросил плащ и разложил на песке.
