А – как?
А вот. Поедем в Питер, посмотрим. От тысячи хозяев тоже Расее добра не будет. Губодуев много развелось, и на фронте и везде, их заслушаешься. А много ль из них могут дело управить? Похлестала наша большая бочка и ладами и уторами. Сейчас если осадкой обручи не подбить – то и будем порожние намертво. Скопить долго, а раскидать – ума не надо.
Сметлив Горовой да быстр, у себя в волости такого и не знал Иван. Прилепился к нему теперь.
В Питер приехали – суматоха! кружба! людей – до напасти! Семеро от 11 армии, один прапорщик – всей кучкой вместе. Пошли в этот самый Таврический, оттуда им и столованье определили, и кров, где ночевать, тут мол несколько дней перебудьте, раньше не осмотритесь. Да тут этих делегаций – кто от армии, кто от дивизии, а кто даже от отдельного батальона, так собрали их всех заодно в Белом зале, чтоб легше объясниться, уже третий день заседают, – вот и вы к ним туда.
Пошли. В зале той – скамеек лукастых нагорожено, с подвысью назад, и перед каждым местом столик. Всего нас – человек полтораста. Сели, стали слушать. Объяснял с вышки вёрткий чернобородый – про гвардию, но какую-то из рабочих, что их самое дело и есть винтовки носить. Но с негодованием отвергаем сепаратор (у князя в молочной в Лотарёво стоят такие). А брататься с немцами надо с умом, не то чтоб каждому солдату в отдельности мир заключать, армия должна оставаться боеспособной. И хлеба не везут потому, что крестьяне ещё не знают, что мы отказались от завоеваний.
Ну, ну. Да вы жалезу нам дайте, да ситцу.
А за ним объявили министра земледелия – и вышел, не молодой. Щедро говорил, и понятно, да больше про хлеб. Что только переворотом спаслись, а старый строй всё погубил. Но теперь деревня спокойно дождётся учредительного собрания. Будет и мыло, будет и ситец, только соблюдайте с землёй порядок. А ему из залы: как же дожидаться, а наши бабы скоро голые пойдут!
Потом на день перерыв объявили: в этой самой зале один день будет сама Дума заседать. Так нас послушать пустите! 15 билетов давали, стала фронтовая братва шуметь, ещё сотню добились, а не на всех. На Ивана не дали. Так один день в тише посидеть, на Рождественской улице, на койке, а то голова пухнет.
А сегодня опять наш черёд. Началось с большого шуму: от военного министра ответили, что не желают явиться отвечать на наши вопросы, а пусть наша головка сама туда к им сходит. Стали и с мест кричать, и с вышки воскликивать:
– Господа министры полагают, что мы приехали сюда надолго? Но нас ждут в окопах наши товарищи – и мы не можем ждать. Что ж, они считают наше собрание случайным, не обязательным? А заставить военного министра прийти сюда немедленно и дать нам все ответы!
Избрали двух офицеров, трёх солдат – поехали они трясти министра или около.
Фрол головой высокой покручивает: теперь министры, и министры, и их сотоварищи будут перед нами чередою проходить, только слушай. Ни в роте, ни в Коробовке такое не приснится.
Да Иван только и слушает, ему ли лезть тут других учить.
Заспорили о братании – но взошёл с листком очкастый жёсткий барин, и стал по листку отвечать – насчёт тайных договоров, внешних дел и других держав, и нападёт ли Япония на нас, – так сердце и жихнуло: да неужто ещё и Япония? да что ж мы за бедняги такие? Успокоил: нет, не нападёт. Но нам самим надо не зевать, а брать да-да-нелы. И ещё много о чём, всё непонятные слова, всё непонятные, Фрола в бок тишком толкнёшь – и он тоже не все знает.
А потом вылез не министр, но от Совета – Скобелев такой. Вид простой, наш, – а слова, ну, опять заворачивает. Какой-то ихний ма-ни-фес 14 марта вызвал вздох облегчения у каких-то диморатов во всех странах. И теперь со всего мира в какой-то город собираются ехать, и он сам первый едет, и там будут класть войне конец.
Ну, слава Тебе, Господи! Ну, дал бы Бог.
А временное правительство – ничего плохого, обидного. А Государственная Дума – умерла. Армия же не должна замирать в своих окопах, но должна наступать!
Чего это – замирать? Это раньше тихо сидели, не звукни, чтоб не накрыл, а теперь в окопах песни поют.
– А затем, товарищи, позвольте мне уйти и заняться вопросом о министерстве…
Ну иди, что ж, отпустили.
Тут – прапорщик выступил от 5-й армии, очень пылко.
– Мы бредим миром и понимаем, что война нам была навязана. Но в настоящую минуту нашей молодой свободе угрожает прежде всего немецкий пулемёт и немецкие штыки. И раз враг не понял нашего братания – то надо его прекратить!
И ещё один из 2-й армии прапорщик, Чернега, вернулся и объявил: будет завтра перед нами выступать сам военный министр!
С этим Чернегой, курским, Горовой тоже счёлся земляком, то и дело они на скамьях переговаривались, недалеко сидели. Оба они были нрава весёлого, даж забиячного.
121 (фрагменты народоправства — Петроград)
* * *
За воскресенье 16 апреля в комиссариат одного только Казанского района было, по требованию солдат и публики, доставлено больше дюжины выступавших на летучих митингах против Займа Свободы и против войны: кончать её во что бы то ни стало. Один у Казанского собора, произнеся речь против правительства, закончил выкриком „да здравствует Германия!”, и милиционеры еле спасли его от самосуда.
Начальник милиции, член Совета, к вечеру освободил всех задержанных.
* * *
В ночь на 17 апреля из рождественского комиссариата бежал накануне арестованный крупный аферист Гольцман, занимавшийся подделкой накладных на вагоны: он воспользовался, что все милиционеры вдруг разошлись.
* * *
17 апреля на Васильевском острове в квартиру биржевого маклера Цоппи явились двое и потребовали от конторщицы выдать им 50 тысяч под угрозой смерти. Та кинулась в соседнюю комнату, разбила стекло, звала на помощь — и стала собираться толпа. Грабители убежали по чёрной лестнице и в разные стороны. Один незаметно скрылся, другой отстреливался, бросил две ручных гранаты, одна не взорвалась, другая никого не ранила. Задержанный, он заявил, что он — беспартийный анархист. Отводили его в комиссариат — бежал от милиционеров и он.
* * *
Днём 17 апреля на Кирочной улице солдат-писарь Стрючков, одетый в штатское платье, выстрелил в спину генералу-от-инфантерии Кашталинскому, бывшему командиру корпуса, 67 лет, которого и не знал, члену Александрийского комитета о раненых, много орденов за турецкую и японскую войну. Пуля прошла через грудь навылет. Раненый генерал продолжал идти без посторонней помощи, но упал, а через полтора часа скончался в лазарете. А Стрючков отбежал несколько шагов и упал как бы в падучей. Позже заявил, что стрелял без всяких мотивов.
* * *
Выпущенный революцией из тюрьмы барон фон-Шриппен теперь зарезал кафе-шантанную певицу Сезах и её подругу Людмилу-Азу, сорвал с них драгоценности, отрубил обеим пальцы с кольцами. Подозревают, что его соучастником был аферист „ротмистр Сосновский”. Украли бриллиантов больше чем на 50 тысяч.
* * *
В ночь на 18 апреля злоумышленники проникли в Александро-Невскую лавру с подобранными ключами от келий, поочерёдно одурманили епископа Леонтия, архимандрита Евгения и делопроизводителя, из кассы забрали всю наличность, наворовали церковной утвари старинной работы и часов. Скрылись.
* * *
В ночь на 19 апреля, после первомайского праздника, в разных местах столицы произошло несколько взломов несгораемых шкафов в конторах, на десятки тысяч рублей.
* * *
Вечером 19 апреля группа анархистов-коммунистов явилась в комиссариат Выборгского района и потребовала ключи от дома № 17 по Полюстровской набережной — пустующей дачи бывшего сановника Дурново, которую анархисты решили взять под свой клуб. Ключей в комиссариате не оказалось. Тогда анархисты взломали двери дачи, заняли много больших комнат и немедленно стали перевозить свой багаж: огнестрельное оружие и взрывчатые вещества. Около дачи поставили свой караул.
* * *
В середине апреля произошло несколько дерзких краж в здании Сената. Из кабинета обер-прокурора гражданского кассационного департамента похитили мраморные часы с богатой отделкой, тяжелее пуда. В другой день такие же — из кабинета обер-прокурора 1-го департамента. У одного сенатора украли мундир с золотым шитьём и всеми орденами, звёздами. У барышни из канцелярии — каракулевый сак. Несмотря на розыск, похитителей не нашли.
* * *
На петроградских улицах — громкая смрадная брань простонародья, как раньше не смели.
У Николаевского вокзала и на Лиговке открыто продают порнографию. В кинематографе на одной из Рождественских улиц показывают богохульный фильм „Жизнь Христа”, вакханалия пошлости. Приманка: „прежде запрещённый”.
