– Эм… Я действительно не знаю правил… – ответила Гермиона. – Я знаю, что карты взрываются.
– Полагаю, с плюй-камнями тоже ничего не выйдет?
– Не знаю правил, и они плюются. Гарри, это игра для мальчиков!
Гарри провёл по лицу руками, а затем убрал их. После чего посмотрел на неё с немного беспомощным видом.
– Ладно, – сказал он, – во что тогда играют волшебники и ведьмы нашего возраста? Ну, ты знаешь, все эти бессмысленные глупые игры, в которые, как считается, мы должны играть в этом возрасте?
– Классики? – предположила Гермиона. – Скакалка? Атака единорога? Я не знаю, я читаю книги!
Гарри засмеялся, и Гермиона захихикала вместе с ним, она даже не совсем понимала почему, но это было забавно.
– Думаю, мне стало немного легче, – сказал Гарри. – Более того, наверное, даже час игры в плюй-камни помог бы мне меньше. Поэтому спасибо, что ты такая, какая ты есть. И я в любом случае не позволю никому стереть высшую математику из моей памяти. Лучше я умру.
– Что? – воскликнула Гермиона. – Почему… почему тебе вообще приходят в голову такие мысли?
Гарри встал из-за стола. Заклинание Квиетус разрушилось, и фоновый шум комнаты вернулся.
– Я уже немного сонный, поэтому пойду спать, – уже обычным для него голосом сказал Гарри. – Мне нужно будет наверстать потерянное время, но я увижу тебя за завтраком, и затем на травоведении, если ты не против. Не говоря уже о том, что несправедливо было бы топить тебя в моей депрессии. Спокойной, Гермиона.
– Спокойной ночи, Гарри, – ответила она, хотя и чувствовала себя всерьёз сбитой с толку и встревоженной. – Приятных снов.
Гарри при этих словах слегка покачнулся, но затем продолжил своё движение к лестнице, ведущей в спальню первокурсников.
* * *
Гарри выставил ползунок Квиетуса в изголовье кровати на максимум. Если он будет кричать во сне, то никого не разбудит.
Поставил будильник, чтобы тот разбудил его к завтраку (если он и так не проснётся к тому времени, если он вообще сможет заснуть).
Залез в постель, лёг…
…и почувствовал, что под подушкой что-то лежит.
Гарри посмотрел на полог над кроватью и прошипел себе под нос:
– Чёрт, да вы издеваетесь…
Ему потребовалось несколько секунд, чтобы успокоить сердцебиение, укрыться одеялом с головой – он не хотел, чтобы другие мальчики увидели, что он делает – создать слабый свет с помощью Люмоса и заглянуть под подушку.
Там оказался пергамент и колода игральных карт.
Пергамент гласил:
Маленькая пташка сообщила мне, что Дамблдор запер дверь твоей клетки.
Вынужден признать, действия Дамблдора в данном случае имеют смысл. Беллатрису Блэк вновь выпустили в мир, и для любого хорошего человека это плохая новость. Возможно, на месте Дамблдора я поступил бы так же.
Но просто на всякий случай… Институт Салемских Ведьм в Америке, несмотря на название, принимает и мальчиков. Там есть хорошие люди и, если потребуется, они защитят тебя даже от Дамблдора. В Британии считают, что для переезда в магическую Америку тебе нужно разрешение Дамблдора, но в магической Америке с этим не согласны. Поэтому в случае крайней необходимости выйди за пределы защитных чар Хогвартса и разорви пополам короля червей из этой колоды карт.
Разумеется, к этому способу стоит прибегнуть только в случае крайней необходимости.
Всего хорошего, Гарри Поттер.
– Санта Клаус.
Гарри уставился на карты.
Они не смогут унести его куда-нибудь прямо сейчас. Портключи здесь не работают.
Но ему всё-таки было не по себе от перспективы взять их в руки, даже просто чтобы спрятать в сундук…
Ну, вообще-то он уже и так взял в руки пергамент, который точно так же мог быть зачарован как ловушка, если кто-то вообще хотел подсунуть ему ловушку.
Но тем не менее.
– Вингардиум левиоса, – прошептал Гарри, пролеветировал колоду карт на полку в изголовье кровати и опустил рядом с будильником. Он разберётся с этим завтра.
После чего Гарри опять лёг и закрыл глаза. Он уснёт и заплатит свою цену, поскольку рядом нет феникса, который защитил бы его.
* * *
Он проснулся, задыхаясь от ужаса. Он не кричал во сне эту ночь, но из-за своих метаний запутался в одеяле. Ему снилось, как он пытается убежать от преследующих его пустот в пространстве. Как он бежит по металлическим коридорам, освещённым тусклым светом газовых ламп, по бесконечно длинным металлическим коридорам, освещённым тусклым светом газовых ламп. Во сне он не знал, что, коснувшись этих пустот, он умрёт ужасной смертью и от него останется лишь пустое, но всё ещё дышащее тело. Он лишь знал, что должен бежать, бежать, бежать от ран мироздания, скользящих за ним…
Гарри опять заплакал. Не от ужаса гонки, а потому что он оставил позади кого-то, кто молил о помощи, кричал, чтобы он вернулся и спас её. Её съедали, она умирала, а Гарри во сне убегал вместо того, чтобы помочь ей.
НЕ УХОДИ! – раздался вопль из-за металлической двери. – Нет, нет, нет, не уходи, не забирай, оставь, оставь, нет…
Почему Фоукс вообще сидел на его плече? Он ушёл. Фоукс должен ненавидеть его.
Фоукс должен ненавидеть Дамблдора. Он тоже ушёл.
Фоукс должен ненавидеть всех…
Мальчик не бодрствовал и не спал. Его мысли смешались и запутались в мире теней, что разделяет сон и явь. Здесь не было защитных поручней, которые выстраивал его бодрствующий разум, не было строго выверенных правил и ограничителей. В этом мире теней его мозг проснулся достаточно, чтобы думать, но что-то другое было слишком сонным, чтобы действовать. Мысли бежали свободно и вольно, не ограниченные его Я-концепцией и представлениями его бодрствующего Я о том, о чём запрещено думать. Его Я-концепция спала, и видения, сотворённые мозгом, получили свободу. И новый худший кошмар Гарри повторялся снова и снова:
– Нет, я не хотела, пожалуйста, не умирай!
– Нет, я не хотела, пожалуйста, не умирай!
– Нет, я не хотела, пожалуйста, не умирай!
Ярость в нём росла одновременно с отвращением к себе, ужасная огненная ярость / ледяная ненависть – на мир, который так поступил с ней / к себе. И в своём полупроснувшемся состоянии Гарри придумывал пути бегства, придумывал способы выйти из этой моральный дилеммы. Он воображал, что парит высоко над треугольником ужаса под названием Азкабан и шепчет заклинание, непохожее ни на какие звуки, когда-либо звучавшие на Земле. Его шёпот разносится в небе, его слышат даже на другой стороне планеты – и вот серебряная вспышка огня патронуса как ядерный взрыв моментально разрывает в клочья всех дементоров, в мгновение ока сносит металлические стены Азкабана, обрушивает длинные коридоры вместе со всеми тусклыми оранжевыми светильниками. Мгновением позже мозг вспоминал, что внутри есть люди, и переписывал полусон-полуфантазию, и теперь все узники смеются и стаями разлетаются от горящих развалин Азкабана, а серебряный свет прямо в полёте возвращает плоть их конечностям. И Гарри ещё сильнее заплакал в подушку, потому что он не мог это сделать, потому что он не был Богом…
Он поклялся своей жизнью, магией и искусством рационалиста, он поклялся всем, что для него свято и всеми своими счастливыми воспоминаниями, он дал эту клятву, поэтому теперь он должен что-нибудь сделать, должен что-нибудь сделать, ДОЛЖЕН ЧТО-НИБУДЬ СДЕЛАТЬ…
Возможно, это бессмысленно.
Возможно, пытаться следовать правилам – бессмысленно.
Возможно, он однажды просто сожжёт Азкабан.
И вообще-то он поклялся это сделать, поэтому теперь он должен так поступить.
Он сделает всё, чтобы избавиться от Азкабана. Всё. Если это означает править Британией, прекрасно, если это означает найти заклинание, которое шёпотом слетев с его губ разнесётся эхом по всему небу… Какая разница. Важнее всего – уничтожить Азкабан.
Это определяло его сторону, это определяло, кто он есть, а значит, всё было решено.
Если бы он бодрствовал, его разум потребовал бы больше деталей, прежде чем принять этот ответ, но в полусонном состоянии этого оказалось достаточно, чтобы его усталый разум опять погрузился в настоящий сон и увидел следующий кошмар.
* * *
Заключительное послесловие.
Она проснулась, задыхаясь от ужаса. Ей не хватало воздуха, её лёгкие, казалось, перестали работать. Она проснулась с беззвучным криком на губах, но слов не было, она не могла произнести ни слова, потому что не понимала, что она увидела. Она не понимала, что она увидела, оно было слишком большим, чтобы его постичь, и всё ещё принимало форму, она не могла подобрать слова для этого бесформенного чего-то и таким образом разрядиться, она не могла разрядиться и стать опять чистой и ничего не знающей.
