СКОРИКОВА (встает). Мы не требуем справок, надо требовать справки. Обстановка серьезная, шьются костюмы. С такой пропускаемостью как у Барановой встает вопрос, как будет человек болеть во время фестиваля. Имейте в виду все остальные. Совет старейшин! С Сулимовой вопрос решается – будем выводить из резерва, мест нет.
Входит КАТЯ, делает знаки Скориковой.
Минуту. Как раз вот хорошо, что вы пришли, это мать Сулимовой. (Отходит с Катей.) Ты чего?
КАТЯ. Слушай, я тут рядом проходила. Ты капитану звонила? Что он сказал? Мое письмо получил?
СКОРИКОВА. Жена подошла, больше сюда не звоните, сказала, тварь.
КАТЯ (схватившись за нижнюю челюсть). Она же твой-то голос не знает!
СКОРИКОВА. Я нос зажимала.
КАТЯ. Как быть? А тебе тот-то не звонил, Лёва?
СКОРИКОВА. Я к тебе зайду. Беги. Сейчас не поговорить.
СТАНИСЛАВ ГЕННАДИЕВИЧ (входя). Только что звонили из райкома комсомола… сегодня будем встречать мужской студенческий хор города Дрездена. Нам поручена честь встречать их на Белорусском вокзале в двадцать два ноль-ноль. Кто не пойдет, внимание! Не пришел, значит, не член делегации. Звонят за час, что за подготовка, понимаешь. Ни цветов, ничего. Так. Поем. Перголези. Скорикова, раздать партии из финала. «Стабат матер». Партии сдать Скориковой обратно на вокзале! Так! Текст, как вам известно, исполняется по-латыни. Поем без шапок, я думаю. На вокзале же. Все поняли. Так. Текст! Стояла мать скорбящая перед крестом.
Картина десятая
Эра, Оля, Лика. Эра пишет, Оля диктует. Входит Михал Михалыч.
МИХАЛ МИХАЛЫЧ. Только прихожу, опять меня снимают с работы! Лика!
Беспрерывные звонки в дверь.
Соседи вынесли им стул и чай, работает «скорая немощь».
ЭРА. Ты диктуй с тихой скоростью. Я вся дрожу.
ОЛЯ. Невиданные урожаи в мире способна собирать Страна Советов. Я верю, что недалек тот час, когда сто цэ с гектара будет средним урожаем моей родины. Академик Вильямс.
Входит Саша, останавливается, мнется.
САША. Оля, выйди на минутку.
ЭРА. Диктуй.
ОЛЯ. Советской стране нужна большая бдительность, чтобы охранять мирный труд советского народа. Нет ничего более волнующего, чем вид Красной площади в дни народных празднеств, когда сотни тысяч идут мимо древних кремлевских стен.
Звонки.
МИХАЛ МИХАЛЫЧ. Мое предложение. Дайте им тарелку супа. За тарелку горячего супа люди шли на многое. Я, кстати, тоже не обедал. Целый день пью чай по родственникам. Все горло пересохло.
ЭРА. Диктуй, я говорю!
Звонки.
ОЛЯ. Конституция Советского Союза гарантирует великое право на отдых. Саморазгружающаяся машина Фролова на многих работах способна заменить самосвал.
САША. Оля, тебе говорят.
ОЛЯ. Человек должен подчинять себе природу, а не подчиняться ей.
САША. Мне надо поговорить с мамой. Ты чего отца не слушаешь, дочь моя старшая?
ЭРА. Диктуй, тебе сказали.
ОЛЯ. Но ни нужда, ни лишения не сломили его воли к овладению основами современной ему науки. Ломоносов успешно закончил учебу.
САША. Нехорошо, нехорошо поступаешь с отцом.
ЭРА. Ты будешь диктовать?
ОЛЯ (зло). Первая трудность, с которой пришлось столкнуться ученым, заключалась в выборе вещества, пригодного для изготовления прозрачного черепа. Такое вещество должно было обладать рядом особых свойств, быть устойчивым против бактерий, кислот и щелочей, пропускать рентгеновские лучи, вызывать минимальную реакцию со стороны организма и т. д. После многих проб и экспериментов было установлено, что наиболее подходящим материалом для искусственной крышки прозрачного черепа является созданная советскими химиками прозрачная пластмасса плексигласс. Два «с».
МИХАЛ МИХАЛЫЧ. Сейчас придет грузовое такси с грузчиками. Лика, я тяжести таскать не могу, у меня болезнь сердца.
ЭРА (с силой). Когда моя мама умирала на разъезде Шубаркудук, я не могла ее взять сюда. Я это знала и не предлагала. Я поехала. Она против ожиданий встретила меня сама на станции босая, стояла в пыли, ноги жилистые такие. Пока я там жила, пока мама не умерла в своем бараке, Саша отъехал в Лиепаю и сошелся там с учительницей физкультуры, в пятидесятом году. И мне ни письма и ни весточки. Мама умирает медленной смертью. В полном сознании. Я бегаю на почту за три километра. Мама умирает. Ни письма, ни-че-го. Похоронила и примчалась, нашла Лиепаю, нашла гостиницу, спряталась под стол. Ду-ра! Он входит, а я из-под стола: у-у-у! Вижу, а в дверях стоят две пары ног и сумочка качается. Я вылезла со своим рюкзаком. Еле вылезла.
Звонки.
Пауза. Все замерли. Эра жалеет, что все это рассказала, Саша весь сморщился, как от кислого, Оля вообще слышит обо всем этом десятый раз и, подойдя тем временем к телефону, быстро набирает номер и так же быстро кладет трубку. Михал Михалыч, наоборот, кивает и жаждет вставить слово.
МИХАЛ МИХАЛЫЧ. Да-да. У меня вот тоже было буквально то же самое. Как известно, когда Майкин Сима, вы его не знаете, уходил от жены, он ушел в чем мать родила, в одной шинели. А потом, а именно сегодня, ему срочно понадобилось взять хотя бы узел с бельем, Майка сняла меня с работы, я поехал с ним и Лёвка, племянник Майки со стороны первого мужа, мы ему ищем жену, кстати, с изолированной комнатой, чтобы пекла блины. Почему-то настаивает на блинах. Короче, мы пришли, как оказалось, правильно, Симина жена даже не сошла с койки, Лёва у нее одну подушку из-под головы с извинениями вынул, она лежала сама на трех! Не у детей же было брать, они посреди дня все лежали, у детей по одной подушке.
Оля набирает номер и быстро бросает трубку.
САША. Оля, выйди отсюда, кому сказано.
Он явно недоволен рассказом Михал Михалыча, Эра же демонстративно слушает.
МИХАЛ МИХАЛЫЧ. Симина жена только рассмеялась, когда из-под нее подушку взяли.
Эра смеется.
А Симин младший, Изюм его зовут, подошел к Симе, к отцу, сейчас будете смеяться, и отдал ему паровозик. Изюму два года. Симина жена тут говорит вся в слезах: «Собака!» А младший говорит на это: «Ав, ав!» Больше ничего не сказал, видимо, не умеет. Ну вот. Делать нечего, взяли мы подушку, четыре простыни, одеяло человеку чтобы спать, и все обошлось. Чистых не было, Сима сам брал грязные простыни из бака, она уже все бросила и не стирает. Нашли его бурки зимние, слава тебе господи, он за них больше всего дрожал. Только что я оттуда вернулся, пришел на работу, опять меня снимают, Лика звонит: ты поклялся меня выручать. Я опять вышел на улицу, сел в трамвай. Ехать до вас полтора часа от Калужской! Сам весь еще дрожу. У меня болезнь сердца, дай руку (берет руку Эры, прикладывает к своему сердцу), слышишь шумы?
ЭРА (взглянув на Сашу). Еще новости (вырывает руку).
МИХАЛ МИХАЛЫЧ. Никто не выдерживает, даже врачиха. Сам дрожу. Детки Симины потом тоже начали плакать, вскочили, Симу за ноги обнимают. Она сама тоже поднялась, давай детей отрывать. При нас силы ее удвоились. Она фронтовичка. Вместе с Симой воевали, привел он ее с фронта, медсестру, спасла ему жизнь. Привел. А жена его с дочерью дождалась его с фронта, он им построил в комнате перегородку как следует, доски, дранки, штукатурили. Дочери Симы уже двадцать лет, взрослая девушка, зачем ей слушать все эти дела. Этот Сима как тот ваш дедушка, будет семь раз женат, в результате было некому закрыть ему глаза. Но та, предыдущая жена Симы, ему развода так и не дала, теперь для новой жены дала. Через раз на второй.
Звонки.
ЛИКА. Междугородняя. (Ушла.)
САША (подбегает к телефону). Але! Але! Вас слушают.
Высвечивается Рая в кабинке телефона, молча плачет.
САША. Слушаю вас! Ничего не слышно!
Рая молчит.
САША. Перезвоните! Але! Барышня! Что за черт! Але! (Медленно кладет трубку.) Оля, помоги мне! Ты сама мать! Ты уже выросла, дочь моя старшая, уже все понимаешь! Как тяжело детям без отца! У тебя маленький брат, ты понимаешь? Ему тоже нужен отец!
МИХАЛ МИХАЛЫЧ. Сима тоже не мог не жениться, она его студентка, она в интересном положении, дело дошло до ректората. В результате Сима со студенткой снимают койку в Столешниковом у мужского портного. Теперь у них есть подушка, одеяло, четыре простыни и вот бурки.
САША. Оля, мне надо срочно поговорить с мамой.
ЭРА. Ты будешь диктовать? Отойди от телефона, кретинка!
ОЛЯ. Социалистический реализм, социалистическая литература, литературоведение нанести сокрушительный удар, рецидив, буржуазный национализм, космополитизм, незыблемый, великая традиция, активные строители… (Пауза.)
