По профессии Ванька-дергунчик, как и его супруга Актиния Карповна, был рыночный барыга.
Сегодня это настолько редкая профессия, что необходимы специальные разъяснения. «Барыга» — на воровском жаргоне — скупщик краденого. «Рыночный барыга» — это скупщик случайных, в том числе порой и краденых вещей. Скупает он их на рынке и тут же перепродает ни в чем не повинным колхозникам по цене, разумеется, существенно повышенной.
Постоянной клиентурой такого рыночного барыги бывают все окрестные «синюшники», т.е. алкаши-доходяги, готовые «с похмелюги» родную бабушку за рубль «толкнуть» (продать).
Дело это азартное, вроде рыбалки. Выходя на «работу», рыночный барыга никогда не знает, что сегодня попадется ему на крючок с наживкой в виде замасленного трояка.
Однажды Ваньке-дергунчику попались золотые часы с тремя крышками и с боем. История эта стала легендой на Преображенском рынке, где в ту пору «работал» Ванька — еще не дергунчик.
Было это в 1962 году. Новые деньги только появились, и все по привычке переводили цены на старые. Подъехала однажды на полной скорости к главным воротам рынка голубая «Волга», выскочил из нее растрепанный кавказского вида человек, окинул беглым опытным взором суетящуюся воскресную толпу, зацепил с первого огляда Ваньку и безошибочно направился к нему.
Не говоря ни слова, кавказец схватил Ваньку за рукав, отволок в сторону, вынул часы, нажал на кнопочку. Крышка откинулась с мелодичным звоном. Затем кавказец нажал на другую кнопочку, и часы пробили двенадцать раз. В Москве был полдень.
— Сколько? — пересохшим ртом просипел Ванька.
— Триста.
— На старые?
— На керенки, — ухмыльнулся кавказец, обнажив плотный ряд золотых зубов. — Золото! Проба есть. Девяносто шестая. Двести пятьдесят. Быстро надо!
— Где проба-то? — чтоб выиграть время, боясь, что добыча сойдет с крючка, сказал Ванька.
— Есть проба, везде проба. Давай двести — быстро надо! — Кавказец всунул ему часы в руку, и Ванька невольно прикинул их на вес.
— А они ходят? — волынил Ванька, интуитивно понимая, что именно такая тактика ведет к успеху.
— Ходят, не ходят! Какая разница? Здесь золота пятьдесят граммов. Давай сто пятьдесят. Очень быстро надо!
— Конечно, можно было бы взять… Но ведь старые, дореволюционные, если сломаются, кто чинить возьмется?..
— Совсем глупый! Давай сотню, клади часы в карман! Прошу, как друга.
— Можно было бы взять… — тянул резину Ванька, часы, однако, из руки не выпуская, — только таких деньжищ у меня при себе нет. Подожди минут десять, я достану.
— Смеешься, да? Говорю, быстро надо! Совсем быстро, сейчас надо! Сколько есть?
— Полтинник… — вдохновенно соврал Ванька, и внутри у него все натянулось и замерло.
— Давай! — Кавказец вырвал из Ванькиных рук новенький, еще не сломанный полтинник, прыгнул в машину, грохнул дверцей и умчался.
Ванька долго еще стоял не шелохнувшись. Это была самая крупная победа в его жизни. Дело в том, что в другом кармане у него благополучно лежали «дежурные» триста рублей, без которых он просто не выходил на работу. Это был, так сказать, основной капитал.
Целый год Ванька купался в лучах ослепительной славы. Часы оказались редкой фирмы и прекрасной работы. Он их целый год не продавал. Потом не удержался и толкнул за «штуку» (тысячу рублей) какому-то коллекционеру.
Находясь в ореоле славы, Ванька покорил сердце Аксиньи Карповны, которая до этого случая внимания на него не обращала. Она являлась крупнейшим на Преображенском рынке специалистом по предметам дамского туалета, обладала железной хваткой и щучьим аппетитом.
Но, наделив ее такой необыкновенной прожорливостью, Бог словно в насмешку не дал Аксинье ума. Поэтому она промышляла по мелочам, так и не дорастя до крупных операций.
Все нажитые деньги она тратила на уют, то есть захламляла тесный Ванькин домик всевозможными коврами, ковриками, гобеленами, салфеточками, статуэтками, раскрашенными фотографиями в золотых овальных рамках, хрусталем и фарфором. Она поклялась хоть под старость «выйти в люди» и зажить барыней.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})
К Ваньке Аксинья перебралась только после того, как они официально в загсе «записались», и Ванька у нотариуса «переписал» домик на ее имя. Она рассчитывала, что Ванька долго не протянет и дом отойдет ей в награду за ее к Ваньке снисхождение. Так она об этом говорила вслух, не стесняясь.
Дело в том, что Ванька с самого детства болел туберкулезом легких. Он учился вместе с Фоминым и Васильевым и был их одногодок, но в пятом классе у него нашли очаг в левом легком и перевели сперва в спецлечебницу, потом в санаторий, потом в лесную школу.
Он считал, что ему с этим туберкулезом крупно повезло. Беспокойств болезнь доставляла немного, а выгоды были чрезвычайные. Во-первых, он получал пенсию по инвалидности, во-вторых, раз в году он лежал в прекрасной больнице, а в-третьих, он ежегодно получал бесплатные путевки в санаторий. Фомин любил пошутить на эту тему. Он говорил: «Ванька, поплюй на меня, может, тоже в санаторию пошлют».
Обманулась в своих расчетах Аксинья. Живучим оказался Ванька, неистребимым. Уже всех барыг на Преображенском рынке пересажали, все скупки снесли, и от прежней роскоши остались там одни воспоминания, уже у самой Аксиньи половина зубов повыпадала, и ноги отекли, и звать ее с легкой руки Фомина стали Актинией Карповной — а Васька все не помирал. Только плешь стала больше, да с Преображенки он на родной щедринский базарчик перебрался. Да вот еще дергаться начал. А так вроде и без перемен.
И в Щедринке у него вскоре подобралась постоянная клиентура. И первым среди прочих был Фомин. В последнее время Фомин активизировался, потому что Анна Сергеевна, его тайная пассия, отказала ему от дома и, естественно, в кредите.
Ой, не бейте муху!
Руки у нее дрожат..-
Ноги у нее дрожат…
(Исса, 1763-1827. Последний великий поэт средневековой Японии.)
Ванька-дергунчик в праздники маялся от безделья и ожидания. Его личный праздник наступал обычно на другой после праздника день, когда умирающие с похмелья мужики, у которых, по их собственному определению, «горели трубы», тащили к нему из дома все, что попадалось под руку. В такие дни была самая азартная и самая захватывающая охота. Поэтому сами праздники тянулись для Ваньки бессмысленно долго.
Актиния же Карповна, чей рынок практически не зависел от праздничных рецидивов, напротив, любила попраздновать со всем народом, чтоб у нее все было, как у людей, чтоб ни в чем недостатка не было. Она на 7 ноября обычно пекла пироги с капустой, варила холодец и делала треску под маринадом. Обычно с самого утра она накрывала стол новенькой клеенкой, которая, будучи извлекаема из комода только по праздникам, не утратила ни своего сильного приторно-горького запаха, ни острых складок на сгибах.
Еда и вино выставлялись на стол и находились там, постепенно меняя свой облик, до глубокой ночи.
Актиния Карповна обычно звала на праздники товарку Тоню Избыткову, торговку цветами, которая числилась санитаркой в поликлинике. Они садились за стол перед включенным телевизором и, манерно оттопырив мизинчики, чинно чокались хрустальными рюмками со сладким портвейном и беззлобно ругались на Ваньку-дергунчика за то, что тот опять выдул свой стакан, не чокнувшись и не выслушав праздничного тоста.
Телевизор орал, товарки, перекрикивая телевизор и друг друга, вспоминали «минувшие дни». Воспоминания неудержимо перерастали в выяснения и заканчивались, как правило, легкой потасовкой, в которой всегда побеждала Актиния Карповна, так как была агрессивнее и вертче.
(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})
Ванька же дергунчик, убаюканный монотонным ликованием в телевизоре и бабьей руганью, потихоньку, прямо за столом, засыпал. Будь его воля, он бы на скорую руку вытянул сразу всю свою долю портвейна и отключился на весь праздник, чтоб очнуться, когда вся эта праздничная маета окончится и наступит долгожданное всеобщее похмелье.
Вся сложность ноябрьских, а особенно майских праздников заключалась для него в том, что праздновались они по нескольку дней кряду, и это время тянулось для Ваньки невыносимо медленно. Правда, за три дня народом и пропивалось в три раза больше, и похмелье у народа было в три раза тяжелее. Следовательно, и Ванькина власть над жаждущим населением становилась почти безграничной и охотничий азарт увеличивался в те же три раза.
