— Думаешь, не может? Подожди, и увидишь. Он может сделать все, что ему заблагорассудится. Теперь он там ходит в любимчиках у Макартура. — Он мрачно улыбнулся. — Они понимают друг друга.
Вдалеке, где-то среди тополей и зарослей у реки, послышался одиночный выстрел из ружья. Собака, бегавшая по полю, куда-то пропала.
— Ну что ж, во всяком случае, война кончилась.
— Нет. Ничего еще не кончилось.
— Что именно? — Она посмотрела на него с тревогой.
— Самые большие сражения еще впереди.
Она вспомнила Билла Боудойна, заправлявшего в брюки рубашку в Ист-Хэмптоне под аккомпанемент барабанившего по стеклам дождя.
— Россия? — пробормотала она. Ее сердце сжала щемящая боль. Он покачал головой и сказал:
— Нет. Я не знаю. Дело не в этом, а в нас. Здесь. Между теми, кто хочет, чтобы мы были демократией — настоящей, а не показной, не витринной, — и теми, кто хочет, чтобы мы были великой державой, теми, кто в фуражках с шитьем и прочими побрякушками.
Снова раздался выстрел из ружья, по реке прокатилось многократное эхо.
— Какой-нибудь мальчишка с дробовиком, — заметил он рассеянно. — Никакой разрядки после этой войны нет и не будет.
Она наклонила голову.
— В данный момент эта мысль звучит для меня неубедительно.
— Я понимаю. Со мной тоже было так. Но факт остается фактом. Люди остаются такими, какими были: запуганными и мстительными, алчными и забывчивыми. И все, что ты можешь сделать, это быть самим собой, делать то, на что способен, и надеяться на лучшее. Довольно скучная философия, правда? Особенно если сравнить ее, например, с философией Мессенджейла. Этот вознесся на вершину и формирует мнения миллионов.
— Нет, не может быть, — произнесла она с оттенком горечи. — Ты говоришь так просто потому, что невероятно устал, и потому тебе кажется, что этому не будет конца…
Сэм улыбнулся, но в его глазах таилось сомнение.
— Томми! — Он снова взял ее за руку, но на этот раз по-другому. — Томми, я надеюсь, ты пойдешь со мной домой. Я хочу, чтобы ты пошла, разумеется, если ты сама желаешь. Я не знаю, как ты относишься ко всему этому…
Она молча всматривалась в его лицо, чувствуя твердость и теплоту его руки, ощущая привычное желание уступить, пойти навстречу его желаниям. Но между ними все еще оставались отчаяние и горечь последних трех лет. Он отпустил ее руку, обнял ее вокруг талии в медленном ласковом пожатии. Ей так много хотелось сказать ему, но она, казалось, не могла вымолвить ни слова. Дрожа от возбуждения, она отстранилась и повернула к нему лицо.
— Многое произошло за это время, Сэм…
— Я знаю. У меня тоже. Но есть такие вещи, Томми, которые важнее всего другого. — Она никогда не видела его таким сконфуженным. — Иногда самое важное заключается в том, чтобы просто продолжать делать то, что ты должен делать, идти своей дорогой до конца… Ты мне нужна, Томми. Клянусь! Я знаю, что не всегда делал все, чтобы оправдать эти слова, что часто вел себя неправильно. Я был несдержанным и упрямым, но это потому, что я верю в духовные ценности, в людей. Ты понимаешь это, правда? Я никогда ничего не делал просто так…
Его лицо придвинулось вплотную к ней. Он выглядел таким постаревшим и изнуренным. «Он устал, — неожиданно подумала она. — Он настолько устал, что непременно заболеет, если не позаботится о себе, если кто-нибудь не позаботится о нем…» Ее мысли заметались, как водоросли в неспокойной воде. «Никакой разрядки не будет». Она хотела быть полезным человеком. Ведь хотела? А Сэм и есть такой человек: человек, о котором люди говорят, что хотят быть с ним в трудную минуту, когда приходит решающий час; человеком, к которому обращаются, попав в беду. Она слышала это о нем в Харди, в Орде, на Лусоне. Он был не в больших чинах, но в нем было что-то, в чем они все нуждались, на что они все опирались.
— Ты нужна мне, милая. Ты просто не знаешь, как сильно нужна. — Он сжал ее руки тем старым жестом, который она так хорошо помнила. — Родная, относительно Донни: я никогда не влиял на него, чтобы он завербовался. Я пытался отговорить его. Ты должна верить мне, Томми, ведь он был мужчина, он решил, что обязан так поступить, неужели ты не понимаешь? От поступков, подобных этому, мужчину не удержишь…
— Я знаю, — сказала она. — Он был достаточно взрослым, чтобы понимать, чего он хочет. Теперь я понимаю это. — Она положила руку ему на плечо, чтобы остановить его. Билл был не прав, она поняла это, совершенно не прав. Она не хотела бичевать Сэма за смерть мальчика, не хотела всю жизнь колоть его шипами мести. Мысль об этом принесла ей облегчение. Она хотела быть полноценной, быть полезным человеком. А польза состоит просто в том, что они жили вместе, пробивались вперед все эти нелегкие годы, непризнанными, неоцененными, разделяли надежды и изумительные открытия, выпадающие на долю родителей. Все эти годы! Должна ли она повернуться к ним спиной сейчас, предать их, принизить их место в ее жизни?
И еще: он сказал, что она нужна ему. Он никогда не говорил этого раньше, никогда не говорил именно так, все эти годы…
— Мы будем жить так, как ты захочешь, — сказал он, — с этого дня все будет по-твоему. Я обещаю. Попробуешь вместе со мной? Еще раз?
Она печально улыбнулась ему. Милый, глупенький Сэм: он не мог перестать быть самим собой так же, как не мог расправить крылья и взлететь над рекой, над ивами и тополями, прижавшимися к ее берегам. Она кивнула.
— Хорошо, — сказала она. — Я попытаюсь. Его взгляд смягчился еще больше.
— Бен обычно говорил в таких случаях: «Стоит попытаться…» Согласен. — Он нежно обнял ее.
Звезды на лацкане его тужурки оцарапали ей лоб. Она почувствовала себя спокойной и смирившейся, полной надежд и немного печальной. Позади них, у поворота дороги, она увидела двух наблюдающих за ними мальчиков и вспомнила о моряках в тот день на парапете в Лё-Сюке. Ее глаза наполнились слезами…
Часть пятая. Дельта
Глава 1
— Жуткий бродячий зверинец, вот что у них получилось, — заявила Гертруда Вудрафф. — Кажется, им понадобилась нянька. Представляете, два сорванца — тринадцати и пятнадцати лет, — которым нужна нянька! И родители нашли им эту девицу: спине джинсы и милая слащавая улыбка. А потом они узнают, что эта самая девица оказалась в мотеле в пригороде Майами с двумя мужчинами. Не с одним, а с двумя! Так вот, они наняли другую, тоже в голубых джинсах и тоже с милой слащавой улыбкой, а неделей позже, когда Элли с мужем поехали к друзьям на Сент-Кэтрин — это островок в группе Си-Айлендс — и остались там ночевать, этой новой девице взбрело в голову пригласить друзей и устроить вечеринку с распитием пива прямо в гостиной у Элли. Так вот, немного погодя всей компании наскучило отплясывать и пить пиво, и они стали бросать игрушки, мебель и всякий хлам вниз по парадной лестнице.
— Едва ли это было просто пиво, — заметила Томми Дэмон.
— Еще бы! Конечно же, не пиво. Горшок[89] — вот как они это называют. Бог знает почему. — Гертруда рассмеялась своим рассыпчатым, кудахтающим смехом. — Они что же, берут это из горшка, чтобы сделать сигареты, что ли?
— Чай, — задумчиво произнесла Томми. — Еще они называют это чаем. А еще — рифер, и магглс, и Мэри Джейн.[90]
— Господи, откуда столько названий? — удивилась Жанна Мэйберри.
— Состояние экстаза, вероятно… Вы никогда не замечали, что все порочные наслаждения имеют сотни названий?
— Пожалуй, что так. Мне это как-то не приходило в голову.
— Ну, и что же произошло потом? — напомнила Томми Гертруде о незаконченном рассказе.
— Соседи вызвали полицию. Полицейские приехали и обнаружили, что представители нашего подрастающего поколения швыряют посуду и стулья Элли из угла в угол и распевают какую-то сумасшедшую погребальную песенку. Дети Элли — Бобби и Карен — в пижамах, тоже бесились и горланили со всеми вместе. И если вы думаете, что хоть один из этих дорогих деток испугался и спрятался в шкафу, то вы глубоко ошибаетесь. Никто. Это нее детские шалости. Кажется, зачинщик всего этого, нянькин дружок, сказал полицейским, что через три дня его забирают в армию и ему на все наплевать. «Хотиен, пиф-паф, — сказал он, — я не спешу в могилу. Совсем не спешу». Вот что они говорят. Разумеется, все это неправда. Ведь в Хотиене находятся лишь советники, да? Дипломаты…
— Не совсем так, — сказала Томми.
— Как бы там ни было, но они рассуждают так. Ей-богу, современная молодежь для меня загадка. Не понимаю я их…
— А я их понимаю, — медленно произнесла Томми. — У них такое же мироощущение, какое было и у нас в девятнадцатом году, только они не желают участвовать в этом. Они видят, как это начинается, знают, во что это превратится, и знают, почему так произойдет.
