Штуковина была довольно большая (свисая с загривка владельца, она нижним краем била его при каждом шаге по голеням) и, судя по всему, весьма тяжелая – лицо и шея сгорбившегося Зигхаля приобрели багрово-красный оттенок, он пошатывался и даже постанывал от натуги. Впрочем, этот индивид здоровым цветом лица и твердостью походки никогда не отличался.
Славику он напомнил давние, полузабытые картинки из совсем другой жизни – политические карикатуры в «Правде» и «Крокодиле». Лет пятнадцать назад именно так изображали на них измученный тяготами жизни западный трудовой люд: изможденное лицо, рваная одежда и на шее похожий хомут, украшенный надписями «ПЛАТА ЗА МЕДИЦИНСКУЮ ПОМОЩЬ», «НАЛОГИ», «ПЛАТА ЗА ЖИЛЬЕ», «ПЛАТА ЗА ОБРАЗОВАНИЕ». А сзади обычно шествовал буржуй в цилиндре, с сигарой в зубах, не отягощенный ничем, кроме необъятного брюха. Иногда надрывающийся пролетарий был чернокожим – тогда хомут символизировал долги развивающихся стран, почему-то не пожелавших встать на путь строительства социализма; паразит-эксплуататор в таком случае щеголял в шортах и пробковом колониальном шлеме…
Славик, стоя в дверях своего вагончика, еще смеялся над неожиданной ассоциацией, когда подошедший угнетенный труженик вскинул руку со звякнувшей кошелкой и замученно прохрипел обычное свое приветствие: «Зиг хайль!» Резкое движение нарушило хрупкое равновесие неустойчивой системы «Зигхаль – неизвестная фигулина», инерция повела в сторону, накренила, Зигхаль нелепо взмахнул другой кошелкой и с трудом удержался на ногах.
– Зиг ха-ха-хайль! – откликнулся Славик, еще больше развеселившийся от такого бесплатного цирка.
Не всегда подобная манера здороваться встречала благожелательное или равнодушное отношение окружающих – не так давно Зигхаль дней десять не выползал на улицу, сдуру поприветствовав таким образом старичка-ветерана, удивительно для своих лет крепкого и опиравшегося на толстую и весьма увесистую палку…
Славик отступил в глубь вагончика; Зигхаль с ношей протиснулся боком и грохнул хреновину (судя по оттенку – бронзовую) на загаженный пол.
– О-о-ух! Едва допер это гуано…
Хотя Зигхаля по виду часто принимали за бомжа, он им не был – в кармане у него имелся засаленный паспорт, а в паспорте штамп о прописке; имелась и однокомнатная квартира в близлежащей хрущевке (как подозревал Славик, совершенно пустая и изрядно загаженная). Зигхаля можно было бы назвать бичом, что некоторыми расшифровывается как «бывший интеллигентный человек». Одним из атавизмов интеллигентности была манера произносить некоторые ругательства в книжно-научном варианте, режущем слух русского человека: «гуано», «кондом», «педераст»…
– Что-то давно тебя не видно… – равнодушно начал разговор Славик, даже не глядя на весьма заинтриговавшую его штуковину.
Такому только покажи свой интерес – сразу заявит, что принес не сдавать на вес, а продать как вещь… Хотя и на вес, если это действительно бронза, потянет немало…
– Ха! Я на той неделе опять контору учредил, во!
– И сколько заплатили?
– Сквалыги попались, три сотни всего, правда, с обхождением: стакан перед подписанием, стакан после – культура, блин!
Зигхаль на бумаге числился весьма состоятельным человеком. Уставные документы, по крайней мере, полусотни фирмочек с очень ограниченной, просто микроскопической ответственностью, именовали именно этого индивида своим учредителем и генеральным директором. Почти новый русский.
«Ну да, все правильно, на “Льдинку”, если дружки помогли, как раз до вчера ему тех трех сотен и хватило… – без особого азарта строил дедукции Славик. – А сегодня начал шустрить на опохмелку… Где же он надыбал эту штуку и что она, собственно, такое?»
А Зигхаль стал тем временем вываливать на весы содержимое рюкзака, рассортированное по трем драным полиэтиленовым пакетам: медь, латунь, алюминий. Сплющенные мотки трансформаторной проволоки, старые латунные вентили, мятая крышка от кастрюли – стандартный джентльменский набор. Славик привычно проверял кучки металла магнитом, гонял гирьку по рейке и с ловкостью пианиста-виртуоза брал аккорды на видавшем виды калькуляторе. И столь же привычно обсчитывал, немного, процентов на десять – в итоге это только компенсировало ухищрения иных его клиентов, умудряющихся шпиговать сдаваемый утиль начинкой, и близко не лежавшей к цветным металлам…
– Банки! – тоном мажордома Букингемского дворца гордо объявил Зигхаль, водружая на весы громыхнувшие кошелки.
– Банки не берем, – проникновенно и сочувственно сказал Славик. – Если хочешь, возьму как лом четвертой категории…
Тут Зигхаль должен был обреченно махнуть рукой – эх, бери, дескать, не тащить же обратно… Но не махнул, аккуратно снял кошелки, поставил к стенке у себя за спиной и нагнулся за хреновиной.
Славик нахмурился. «Вот так, значит. Банки как лом тебя уже не устраивают… И куда же ты с ними пойдешь, любезный? К Филе небось… Ну, Филя… Придется…»
Мысль Славик до конца не додумал – бронзовая штука, представлявшая по форме правильный пятиугольник, на весы не помещалась, пришлось подкладывать доску. Лежа в горизонтальной плоскости, она напомнила Славику другой символ ушедшей эпохи – пятиугольник с буквами СССР внутри – так называемый знак так называемого качества. Нельзя сказать, что меченые таким клеймом товары были заветной мечтой рядового советского потребителя. Славик, как многие другие, предпочитал в те времена вещи, украшенные не знаком качества, а простой и непритязательной надписью «Made in…».
«Пентаграмма», – вспомнил Славик иностранное слово.
Он ошибся – пентаграмма представляет собой самую обычную пятиконечную звезду, нарисованную так, как рисуют ее детишки – пятью пересекающимися линиями. Принесенная Зигхалем фигура именовалась по-гречески пентагонон или просто пентагон. Но Славик не разбирался в таких тонкостях: пять углов – значит пентаграмма. И точка.
Пять сторон пентаграммы были толстыми, в руку толщиной, и тоже пятиугольными в сечении. Славик по привычке поднес к ним мощный магнит – черного металла внутри не было, наоборот, на какую-то долю секунды ему показалось, что штука отталкивает приближающуюся к ней руку с магнитом. Удивленно поднес еще раз – ощущение легчайшего сопротивления не появилось, видно, и в самом деле почудилось…
– Ну, ладно, сначала приятное, потом полезное, – Славик разорвал непочатую пачку «Беломора» и вручил Зигхалю папиросу.
Это была обычная присказка и обычное, почти ритуальное действие. Слева от входа у него висело коряво написанное на фанерке объявление (с почерком у Славика было не очень): «Каждому клиенту “Беломорина” бесплатно!» Не то чтобы оно так уж привлекало желающих избавиться от излишков цветного металла, но скорее позволяло мгновенно определить статус новых клиентов. К взявшим папиросу Славик тут же начинал обращаться на «ты» и держался благодушно-покровительственно, как белый торговец, благодетельствующий неразумных дикарей огненной водой и отборными стеклянными бусами в обмен на какие-то там захудалые слоновые бивни и золотой песок. Иногда дармовой канцероген брали граждане, вполне прилично одетые и держащиеся преувеличенно высокомерно – дескать, вот, обнаружили чисто случайно дома пару килограммов латуни и решили занести по дороге на презентацию в Доме кино… Таких Славик не любил особо и старался ткнуть носом в дерьмо с мстительно-злорадным удовольствием.
Зигхаль жадно затянулся в ожидании расчета. Славик ждал, что он, по обыкновению, начнет хвастливо рассказывать, где и как он раздобыл эту увесистую геометрическую фигуру, – и снова, как с банками, ошибся. Зигхаль молчал.
«Ничего, сейчас ты у меня заговоришь, голуба… Мне совсем не в радость, когда рыщут по всем окрестным пунктам и разыскивают латунные причиндалы с могилки любимого дедушки. В конце концов, мертвым все равно… и мне тоже… Но лень распиливать и прятать эту хреновину сейчас, на ночь глядя…»
Почему-то пентаграмма показалась Славику похоронным аксессуаром, хотя никогда ничего подобного на кладбищах он не видел… Он неторопливо отсчитал самые мятые и грязные бумажки за принесенное в рюкзаке, демонстративно игнорируя лежавшую на весах пентаграмму; отдал Зигхалю и прямо, в лоб, спросил:
– Откуда это?
Тот начал было что-то мямлить о свалке возле Южного рынка – Славик с каменным лицом убрал перехваченную резинкой пачечку купюр обратно в ящик колченогого стола. Встревоженный Зигхаль резко сменил пластинку:
– Да вот, поминки справляли третьего дня по Сергеичу. Помнишь, пропал такой? По суду мертвым ровно год назад признали… Мы с ним корешами были, вот мне вдова на поминках… как другу, значит… на память… в кладовке у него лежала… – начал свое объяснение происхождения штуки Зигхаль довольно бойко, но чем дальше, тем речь его становилась сбивчивей; наконец он смущенно замолчал, словно сам недоумевая, как сей предмет оказался в кладовке пропавшего Сергеича…
