І
Вечером пастух пригнал стадо в село и сказал встречающим:
–Всё, завтра я не погоню.
У Марьи Андреевны сердце так и оборвалось: ведь дома у неё не было ни соломинки, ни сенинки.
–Ты что, Серёжа, – возмутились люди. – В такую теплынь грех не пасти!
–С этих пор скотину в стойло ставить – сена не напасёшься!
–Не дури, допаси хотя бы до восемнадцатого, как в договоре сказано.
Но Серёжа, у которого на днях сдохла арендованная в совхозе лошадь, тряхнул головой:
–Я за таким стадом пешком бегать не могу. А сегодня утром я был у Александра Александровича, и он сказал, что за лошадь с меня удержат, будто я виноват, что пацаны её у меня из-под замка увели и заездили насмерть.
–Ну пожалуйста, Серёжа, – сказала жалобно Марья Андреевны, – попаси, а мы завтра сходим к Александру Александровичу, объясним, что ты не виноват и попросим хорошенько.
–Пожалуйста, пожалуйста! Дадут лошадь – я допасу. А сейчас – извините, – сказал Сергей твёрдо. – Ваша корова потеряется, вы не с Александра Александровича пойдёте её спрашивать, а с меня. Так ведь? – и, как бы обидевшись на такое потенциальное свинство, Сергей повернулся и пошёл прочь по аллее, волоча за собой длинный пастуший кнут.
–Вот ведь какой упрямый, ети его, – сказал Марье Андреевне бывший славный бригадир, а ныне простой пенсионер Алексей Семёныч Иванников. – А ведь он не может бросить, у него договор до восемнадцатого.
Марья Андреевны безнадёжно вздохнула: всё, мол, они могут, и пустилась догонять свою скотину.
А было её, скотины, много: три коровы и два быка. Коров звали Мусями, а быков Борьками. Уж так было заведено: сорок лет прожили они с мужем Александром Ивановичем в совхозе, много у них скотины через подворье прошло, но все коровы неизменно были Мусями, а быки – как один, Борьками.
Различали их только по масти. Вот сейчас впереди шла Большая Белая Муся, потом Чёрнопёстрая Муся и, наконец, Мышастая Муся. Один бык был Белый Борька, другой Сивый Борька.
Так что никаких затруднений от одинаковости кличек не было, затруднения были только с кормами… Да ещё с Александром Ивановичем…
И вообще жизнь пошла какая-то непонятная, тягостная, беспросветная.
Марья Андреевна догнала свою скотину, и теперь все шестеро плелись понуро, как в забытьи. Было тепло, воздух прозрачен, небо лазурно, и ярко-ярко заходило солнце. В его свете тени от коров были длинными, светло-серыми. Они скользили по рыжей траве, по влажной земле с опавшими листьями, а, набежав на забор или стену дома, вставали в вертикальное положение и становились маленькими, с крохотными головками, тонкими рожками и изломанными, колышущимися ножками.
Но Марье Андреевне было не до игры света и тени. Она всецело погрузилась в мучительное раздумье: что же делать, где взять сена?
И чем больше думала, тем сильнее становилось её отчаяние: сена взять было неоткуда.
Все обещавшие помочь ей или просто соврали, или уже дали знать, что не смогут выполнить обещания. Хоть бы кто воз соломы привёз, да не воз, а маленький возочек – и то бы ладно – на первый случай для выигрыша времени. Но ведь и возок соломы надо ещё организовать, а попробуй организуй, уговори этих пропивашек – не один день пройдёт, а кормить надо уже завтра. Значит ничего не остаётся, как завтра с утра самой гнать своих коров за село и пасти их.
Эта процедура представилась Марье Андреевне настолько мучительной, что у неё заранее расслабились все мышцы, и она почувствовала смертельную усталость. Сколько дней это предстоит делать? А если непогода разыграется? Ой лучше не думать, а то она прямо здесь упадёт и умрёт…
И даже если ей привезут солому… Быков можно будет зарезать только в середине ноября или в декабре – смотря по погоде. На соломе они за эти полтора месяца вес потеряют, станут как рукавички. Коровы в запуск уйдут, какое там молоко – были бы живы. Они и сейчас-то голодные, хотя с пастбища идут. Что они там едят? – Сухую старюку. Какая от неё сытость? Ни жира, ни веса они на зиму не набрали, а перейдут на солому… Что делать? Хотелось плакать от обиды. По улице идёшь – у всех сено на стайках. А она чем хуже? Или меньше других в совхозе работала?
Всё же надо позвонить Виктору Алексеевичу. Может он как-нибудь у себя на бригаде поставил ей стожок… Надежды конечно мало, но и за такую ухватишься, когда коровам жрать нечего!
Да, вечером она непременно позвонит. Конечно, это неудобно, стыдно, но что поделаешь, надо же искать выход.
Виктор Алексеевич Стрельников был бригадиром второй бригады, и чуть не все знакомые Марьи Андреевны заготавливали сено у него. Но ведь у Марьи Андреевны никогда не получается, как у людей!
Стрельников не был похож на тех простых старых бригадиров, с которыми она привыкла иметь дело. Он был очень умный, держался с достоинством, совсем не пил водки и казался Марье Андреевне настолько положительным, что она робела перед ним и стеснялась самой себя.
Однажды, в начале июля, она увидела Стрельникова у конторы. Он стоял, открыв дверцу своего «уазика» – высокий, красивый, светловолосый – и о чём-то говорил с главным агрономом. Марья Андреевны, всецело сосредоточившись на преодолении своей робости, забыв всё на свете, подошла и, не поздоровавшись, как невежа, не знакомая ни с какими правилами приличия, прервала их разговор и сказала голосом, самой ей показавшимся развязным:
–Виктор Алексеевич, когда будешь готовить сено, имей и меня в виду.
–Ладно, – ответил Виктор Алексеевич, – буду иметь.
А Марья Андреевны почему-то испугалась: вдруг он подумает, что она хочет бесплатно сено получить, и добавила поспешно:
–Если площадь надо выписать или комбайн, я всё выпишу, ты только скажи, когда.
–Хорошо, – сказал Стрельников, площадь у меня есть, а комбайнов пока нет.
Марье Андреевне надо было спросить, что это значит, и как ей узнать, когда будут комбайны и обязательно ли ждать, когда они будут, может площадь косилкой можно скосить. Но это было бы чересчур – приставать с таким ворохом глупых бабьих вопросов, и она отвалила, успокаивая себя тем, что раз Виктор Алексеевич обещал иметь её в виду, значит, он в своё время скажет и даст знать.
Но проходило лето, а Виктор Алексеевич ничего не говорил, и знать не давал. А вот сосед Марьи Андреевны Пётр Петрович чуть не целый месяц ездил на бригаду Стрельникова, и вот сейчас с сеном. Говорит, центнеров на семьдесят себе стог поставил. И ей надо было с ним ехать. Набрала бы бутылок и… С какой стати Виктор Алексеевич должен ей сено косить, когда она ни разу не появлялась на бригаде и не пыталась больше с ним встретиться. Может ей кто другой накосил – откуда ему знать! Так что глупо ей обижаться на Стрельникова. А почему она больше к нему не ходила? Да потому что ещё за одним зайцем погналась. Вскоре после её разговора с Стрельниковым пришёл к ней Андрюшка Карасёв – сын хорошей её подруги, умершей десять лет назад. Был Андрюшка, как выражаются у них в деревне, «хорошо поддатый». Сказал:
–Марья Андреевны, я пришёл просто посидеть, поговорить. Можно?
–Можно, конечно, – ответила она неискренне, потому что перспектива сидеть с пьяным и слушать его разговоры, теряя драгоценное время, нисколько её не обрадовала, но не прогонять ведь. Посадила за стол, налила чашку кофе.
–Ну как живёте? – спросил Андрюшка.
–Да как живём, всё работа, работа, и ничего не подаётся.
–Марья Андреевны, ну я не знаю, что вы за человек! – Андрюшка был, казалось, возмущён. – Ну почему вы не придёте и не скажете: «Андрей, надо помочь». Вы ведь знаете, я всегда вам с радостью помогу. Ну что вы стесняетесь? Я прямо не знаю!
–Я всё думаю, у каждого своя работа и у тебя тоже.
–Фу ты! Ну что вы говорите! Вы мне только скажите… Ну скажите, что я сейчас могу для вас сделать?
–Да ничего мне пока не надо. Меня сейчас мучит вопрос как сено заготовить.
Андрюшка даже руками всплеснул:
–Что ж вы мне раньше не сказали!? Я ж сам на сенокосе работаю!
–С каких это пор? Ты что ушёл из мастерской?
–А! Там делать нечего. И заработка нет. А на сенокосе я себе хоть сено заработаю. И вам стог поставлю. Вы бы раньше сказали, я б уже поставил.
–Ну хорошо, Андрей, раз у тебя есть такая возможность, то сделай. А я потом выпишу в конторе…
–Вы что! На фига!? Что у вас деньги лишние?! Литра два ребятам поставите и хватит. Да я уже три недели кошу. Надо же! Если б я знал! Давно б ребятам сказал: «Так и так, Марье Андреевне надо накосить». – «Всё, Андрюха, будет сделано! Какой разговор!».
–Да я ведь не знала, что ты на сенокосе, и что у тебя такой авторитет. Может и сейчас ещё не поздно?
–Не поздно, конечно. Я специально пришёл узнать, чем могу помочь. Вы сказали – всё! Не вернусь в мастерскую, пока не поставлю вам стог. Сто центнеров хватит?
–Ты что! Хватит, конечно.
–Всё, договорились! Вы же меня знаете, раз я сказал…
Андрей ещё долго говорил об одном и том же: что сильно её уважает, что помнит, как она им с сестрой помогала после смерти матери, пенял, почему она раньше к нему не обратилась, хвастался, как ребята его в бригаде слушаются, и ещё раз десять поклялся, что не вернётся в мастерскую, не поставив ей стога сена.
