Вскоре вернулся граф де Бодуэн и, попросив у Франсуазы извинения, предложил Констанции Аламбер прогуляться с ним по парку.
Они шли рядом на расстоянии вытянутой руки друг от друга и молчали. Предгрозовой ветер шумел в кронах старых деревьев, но здесь, у земли, было тихо. Лишь только изредка там, где сходились аллеи, ветер поднимал клубы пыли, гнал песок и редкие желтые листья.
— Я восхищаюсь вами, мадемуазель, — внезапно проговорил Арман.
— Я сама собой иногда восхищаюсь, — улыбнулась Констанция.
— Нет, вы не правильно меня поняли, мадемуазель, мои восхищения совсем другого рода. Я восхищаюсь не вашей красотой, хотя и этого у вас не отнимешь, ни вашим умом — я восхищен вашей выдержкой.
— Что же я сделала такого необычного?
— Вы умеете молчать, мадемуазель, и при этом молчание не становится тягостным.
— Это все ваши выдумки, граф, не более.
— Я боюсь, мадемуазель, вы посчитали, что я пошутил, предложив вам стать моей женой.
— Да нет, что вы, граф, я отнеслась к этому совершенно серьезно.
— Но до сих пор не приняли никакого решения?
— Я его не приму в обозримом будущем, но и отказывать вам не собираюсь.
— Хоть в этом, мадемуазель, вы похожи на всех женщин.
— Неприятно слышать, когда тебя сравнивают с другими.
— Во всяком случае, мадемуазель, мне не приходилось видеть женщин, способных навсегда поставить точку в отношениях с мужчинами. Они всегда оставляют былых любовников и даже друзей про запас, чтобы всегда можно было к ним вернуться.
— По-моему, и мужчины таковы, — улыбнулась Констанция.
Граф задумался.
— Нет, мужчины всегда решают окончательно расстаться или нет, оставаться друзьями или врагами.
Такова ваша природа. Мужчины слишком прагматичны, — Констанция остановилась, — они делят мир лишь только на друзей и врагов. Им не доступен смысл истинной мудрости — никогда не делать необратимых поступков. Ведь поссориться не так уж сложно, не так уж сложно нажить врага. А житейская мудрость заключается в том, чтобы жить как считаешь нужным, не мешая другим, и в то же время оставлять после себя приятные воспоминания.
— Я думаю, мадемуазель, это лето оставит о себе приятные воспоминания в вашей душе.
— С чего вы взяли, граф?
— Нет, я не имею в виду себя, хотя и такое может случиться, я вижу по вашим глазам — вы совершили что-то, к чему долго стремились.
— И это вновь ваши фантазии.
— Нет-нет, мадемуазель, это было, наверное, очень благим делом?
— Если бы вы только знали, — рассмеялась Констанция, — возможно, тогда вы назвали бы меня чудовищем.
— Я догадываюсь, мадемуазель, о чем может идти речь. Женщина счастлива, только отомстив своему врагу, при этом оставаясь в тени.
— Вы почти угадали.
— Я не собираюсь больше надоедать вам и хочу напомнить, мое предложение остается в силе, что бы ни случилось.
— Даже если вы женитесь? — рассмеялась Констанция.
— Такое невозможно, только на вас.
— А если вам придется ждать всю жизнь?
— Это будет приятным ожиданием, мадемуазель.
— И вы не раскаетесь даже на смертном одре?
— Я не раскаюсь, если в этот момент вы будете рядом со мной.
— Но вы же совсем меня не знаете, я несносная интриганка и взбалмошная женщина. Вы со мной не будете счастливы и дня.
— Вот видите, мадемуазель, вы уже рассуждали словно стали моей женой. Еще немного — и я уверен, мы будем вместе.
— Вы так хотите, граф, чтобы я вам отказала?
— Простите, мадемуазель, я должен вас покинуть, — и граф, ничего более не объясняя, заспешил по аллее к дому.
А Констанция осталась одна стоять на перекрестье двух аллей. Здесь пронзительно дул ветер, подол ее платья прилип к ногам, с головы срывало шляпку. И если бы не тонкая шелковая лента, завязанная бантом на подбородке, то бежать бы Констанции за своей шляпкой, безуспешно пытаясь ее поймать.
«Я, наверное, поступаю не правильно, — думала Констанция Аламбер, — пытаяь решить за других людей, что им нужно и чего не стоит делать. Но если я вижу, что происходит несправедливость и невинная Колетта досталась бы в руки развратного Эмиля, разве не справедливо будет, если бедная девочка поймет, что такое любовь,
Раньше, чем выйдет замуж. Ведь я уверена, Мадлен Ламартин не страдала бы так от любви к виконту, если бы ей довелось раньше изменять своему мужу. Наверное, ее муж-прокурор — зануда и книжний червь, ничего не смыслящий в жизни. Он занят только своей службой, бумагами, судами, а его жена изо дня в день повторяет одно и то же:» я люблю его, люблю»и боится даже взглянуть на чужих мужчин. А разве заслуживает он такого к себе отношения?
Мадлен красива и умна, так не правильнее ли будет, если она найдет хотя бы мимолетное счастье в любви к Анри? Правда, потом будут страдания и разочарования, но останутся и воспоминания, светлые и прекрасные. Она будет сидеть рядом со своим мужем и думать об Анри. Боже, какое это счастье любить кого-то, пусть безнадежно, пусть отчаянно! Как жаль, что я не смогу вновь испытать подобное чувство!«
Констанция добрела до пруда и уселась на ярко-белую скамейку. Ветер морщил поверхность воды, гнал ее небольшими волнами, и мадемуазель Аламбер, прикрыв глаза, представила себя сидящей на гладком камне посреди ручья.
— Моя любовь мертва, — прошептала Констанция.
ГЛАВА 5
Жак и его хозяин виконт Лабрюйер скакали во весь опор. Тяжелые низкие тучи медленно догоняли их, и вот ухе по листве забарабанили первые капли.Но Анри даже и не подумал останавливаться. Жак с опаской поглядывал назад, туда, где сверкали, прочеркивая небо огненными зигзагами, молнии.
» И нужно же было поехать в такую погоду?«— жаловался сам себе Жак, понимая, что жаловаться хозяину бесполезно. Если тот погнался за женщиной, то его ничем не остановишь.
— Скорее! Скорее! — подгонял себя Анри. — Я должен успеть в Париж раньше, чем там будет Мадлен.
— Хозяин, — жалобно позвал Жак.
— Чего тебе? — не оборачиваясь, бросил Анри.
— Может, стоит переждать дождь?
— Лентяй.
— Я всегда служу вам преданно, хозяин.
— Вперед, в Париж, мы должны успеть раньше ее!
Жак, как ни нахлестывал свою кобылу, все равно отставал от виконта, ведь конь у того был великолепный.
» Мы оставили все свои вещи, — жаловался себе Жак, — сорвались так, словно за нами гонится целая банда. И почему двое добропорядочных людей должны сломя голову нестись по лесной дороге лишь потому, что какой-то женщине взбрело
В голову уехать, не попрощавшись «.
Дождь лил уже как из ведра. Поля шляпы Жака обвисли, холодная вода струйкой стекала за шиворот.
