— Демагог ты, Мурат. — Я начинаю злиться. — Пять раз тебя просил дать на сезон артиллеристам квартиры, жили бы они здесь — никаких проблем не было.
— А где я тебе возьму квартиры? — огрызается Мурат. — Подмахнешь проект — тут же дам, вот смотри, расписку пишу. Ну?
— Пошел ты со своим проектом…
Не дипломатично, сейчас с Муратом нужно бы разговаривать по-иному. Он отходит от окна и с силой садится в кресло, впервые я отчетливо вижу в его глазах откровенную неприязнь. А за что ему меня любить? За лыжи, которые отдал ему в Гренобле? Так добрые дела не прощаются, именно с той поры Мурат стал от меня отдаляться. За Юлию, которую он у меня отбил? Так он мучится незнанием, была или не была она моей. За то, что я единственный в Кушколе человек, который от него не зависит и не ищет его дружбы?
Я тоже его не люблю — за сытую непогрешимость в суждениях, за хамство по отношению к подчиненным и, наоборот, за прикрытое широким гостеприимством раболепие перед начальством. Я тоже далеко не ангел и тоже, бывает, даю волю страстям, когда нужен здравый смысл, но, по крайней мере, выбираю друзей из тех, кому я нужен, а не из тех, кто нужен мне. Я знаю, что рано или поздно мы столкнемся — как два самосвала, учитывая наши весовые категории.
Кажется, я здорово его разозлил.
— Отвечай одним словом, — цедит Мурат. — Будут лавины?
— Вполне могут быть.
— Значит, вполне могут и не быть?
— Я не господь бог, я могу только предположить.
— Манэврируешь? — Мурат сужает глаза до щелочек. Подчиненные больше всего его боятся, когда он непроизвольно начинает говорить с акцентом. — Отвечай чэстно: будут лавины? Да или нэт? Ну? Ага, молчишь?! — Он снимает трубку, набирает номер. — Измаилов, ты? Где там Хуссейн Батталов? Пусть собирает своих людей, инструкторов и укатывает туристскую трассу. Что?! Кто тэбэ начальник, Хаджиев или Уваров? Выпол-нять!
Трубка с размаху летит на рычаги. Хорошая штука телефон, пар выпущен. Наполеон, у которого не было телефона, в таких случаях разбивал фарфоровый сервиз. Мурат открывает папку и углубляется в бумаги, которые, видимо, очень его интересуют. Он даже хмыкает и делает рукой какую-то пометку — явное доказательство, что он забыл о моем существовании. Переигрывает, и на глазок видно, что его грызет червь сомнения.
— Ну, чего сидишь? — не выдерживает он. — Если хочешь чего сказать — говори.
Теперь и мне хочется поиграть, ведь ему не известно, каким аргументом я запасся перед выходом из дома. Пусть это будет моя маленькая месть. Гвоздь весь извелся — так ему не терпится увидеть, как Мурат на нее отреагирует.
— У меня к тебе просьба.
— Какая? — с готовностью спрашивает Мурат. Он прекрасно знает, что я могу оспорить его решение официальной бумагой и тем самым возложить на него тяжелую ответственность, куда проще пустяковой подачкой превратить меня из врага в союзника.
— Позвони, пожалуйста, в Каракол, дежурному по райкому.
— Это зачем? — Мурат явно озадачен.
— Ну, чего тебе стоит, — дружелюбно продолжаю я, — про погоду спроси, самочувствие. Всегда важно знать, какое у начальства настроение. Я бы и сам позвонил, но мне счет пришлют, а ты можешь бесплатно.
Мурат пристально на меня смотрит, пытаясь угадать, где здесь подвох, но я невозмутим, и он набирает номер. «Алё, привет, дорогой, Хаджиев приветствует!» С дежурным Мурат разговаривает совсем не так, как со мной, дежурный — это значительная фигура, имеет прямой доступ к первому секретарю. В изысканных словах Мурат выражает свою радость по поводу того, что дежурный жив и здоров, и интересуется, как прошла ночь и нет ли указаний. По мере того как абонент отвечает, лицо Мурата все больше вытягивается — это он слышит про лавину, которая в нескольких километрах от Каракола снесла ремонтную мастерскую и обрушилась на шоссе. Мурат просит передать руководству, что все меры приняты, личный привет уважаемому Сергею Ивановичу и прочее. Потом, не глядя на меня, звонит Измаилову, отменяет свое распоряжение и велит готовиться к объявлению лавинной опасности.
Текст у меня уже напечатан, я кладу его на стол. «Всем, всем, всем! Из-за сильного снегопада в районе Кушкола создалась лавиноопасная ситуация. Во избежание несчастных случаев приказываю…»
Я посрамлен
— С утра штук пятнадцать звонков, — докладывает Надя. — Всем нужен твой скальп.
Мы с Гвоздем наездились и чертовски проголодались, мне плевать на телефонные звонки — ничего хорошего я от них не жду. Вы никогда не замечали, как противен бывает телефон, когда не ждешь от него ничего хорошего? Надя с умилением смотрит, как мы, обжигаясь, проглатываем борщ и набрасываемся на макароны по-флотски. Гвоздь втягивает их с мелодичным свистом — фокус, приводящий зрителей в восторг. Шарль, тот самый француз, который снабжает Мариам туалетным мылом, утверждает, что в аристократических салонах Гвоздь имел бы бешеный успех.
Дзинь!
— Кто его спрашивает? — Надя смотрит на мое каменное лицо и врет в трубку: — Его нет дома, позвоните, пожалуйста… завтра.
Самое гнусное, что отключить телефон нельзя, мало ли что может произойти в моем хозяйстве.
— Я становлюсь из-за тебя отпетой лгуньей, — жалуется Надя. — Если б ты слышал, как я изворачивалась, когда позвонил лично товарищ Петухов!
— Что ему от меня нужно? — интересуюсь я. — Автограф?
— Он предупредил, что, если его не выпустят из Кушкола, ты будешь уволен без выходного пособия.
— Без выходного не уволят, — лихо свистнув, морально поддерживает меня Гвоздь. — Я как профорг не дам своей санкции.
— Кроме того, — Надя листает записную книжку, — тебя обещал стереть с лица земли Николай Викторович Брынза. «Так и передайте ему, Брынза!» Видимо, большой человек. Трое собираются устроить тебе темную, один грозит судом, а из-за женщины, которой ты разбиваешь личную жизнь, у меня сгорела гречневая каша.
— Мак обещал на ней жениться? — радостно спрашивает Гвоздь.
— Насколько я поняла, еще нет. Ей срочно нужно выехать, потому что муж думает, что она у тетки в Краснодаре, а завтра у нее день рождения и он туда позвонит.
На меня идет настоящая охота, у многих путевки кончились, на руках билеты, а из Кушкола никого не выпускают. Мурат приказал администрации валить весь мусор на Уварова, и в людных местах я стараюсь не бывать.
— Это что, — говорю я, — утром у шлагбаума два фана бросились мне в ноги: «Выпусти, отец родной!» Подумаешь, муж застукает, вот у них действительно беда — истек срок командировки.
Надя пожимает плечами.
— Но ведь они могут послать своему начальству заверенную у Мурата телеграмму.
