мужа. –
Ты нужна мне прямо сейчас».
«Я здесь», – сказала она в ответ.
Я резко повернула голову назад. Только что совершенно ясно я слышала голос Дженни, как будто она, а не мой муж, сидела рядом со мной в машине.
Что могло означать только одно – я действительно рехнулась.
Санджей, не замечая сбоя в моей психике, вздохнул и схватился за руль.
– Я понимаю, что ты травмирована и, возможно, немного нервничаешь из-за того, что тебе придется зачитывать панегирик.
Не нервничаю, просто спокойно наблюдаю за тем, как мне на голову опускается могильная плита. Больше ничего не видно!
– Я в порядке, – проговорила я сквозь стиснутые зубы.
Я размышляла о том, попросит ли меня Мэтт выступить на панихиде по Дженни. В конце концов, он только что раскрыл мне глаза на то, что я знала его жену не так хорошо, как думала. То есть мои воспоминания о ней и гроша ломаного не стоят.
Но мне позвонила Кимбер, мать Дженни, которая попросила меня произнести панегирик.
– Я знаю, как много ты значила для Дженни, – сказала она. – Она всегда рассказывала о тебе – о том, какая ты веселая и какая ты хорошая подруга. Нам с Полом, правда, было бы очень приятно, если бы ты сказала несколько слов во время панихиды.
Естественно, я согласилась. Только потом я начала паниковать по поводу того, что сказать.
– Ладно, ты не нервничаешь, – сказал Санджей таким голосом, что было ясно, что он не верит мне.
– Ты что, хочешь, чтобы я и тебя прирезала? – спросила я. – Ножи для мяса затупились, но мне сказали, что в вакуумном цехе на Четвертой улице могут заточить целый комплект ножей по цене одного нового лезвия. – Конечно, я узнала об этом потому, что прошлой зимой хотела купить новые ножи, но Санджей тогда сказал, что лучше отнесет наши старые ножи в вакуумный цех. Я все еще дожидалась, когда смогу тонко нарезать что-нибудь поплотнее сливочного масла.
– Ты борешься с собственным «я».
– Так кто из нас дергается? – спросила я, но в этот момент как раз заметила вдалеке похоронный зал, и мой голос прозвучал не слишком убедительно.
Заехав на парковку, Санджей выключил зажигание. Потом положил ладонь мне на ногу.
– Я люблю тебя, Пенни, – сказал он.
Когда он в последний раз так говорил? Я посмотрела в окно, скрывая подступившие к глазам слезы. Это было очень давно.
* * *
– Я хочу поблагодарить вас всех за то, что вы пришли. – Мэтт стоял у пюпитра, лицом к собравшимся в похоронном зале. Он только что сменил Пола, отца Дженни, который говорил недолго, но показал слайды. Фотографии радостной, веснушчатой девочки, которой когда-то была Дженни, окончательно добили меня, причем еще до того, как зазвучала песня «In My Life» в исполнении «Beatles».
– Я никогда не забуду того дня, когда в окне одного ресторана в Сан-Франциско я увидел Дженни, – сказал Мэтт. – Говорят, бывает так, что ты не знаешь, а просто понимаешь. И я понял. Я пошел и спросил ее, не ждет ли она кого-нибудь. А она улыбнулась и сказала, что ждет меня. С того самого дня мы были вместе. Дженни была любовью всей моей жизни.
«Правда?» – подумала я. История, которую я знала наизусть, была достойна быть напечатанной в разделе сообщений о свадьбах New York Times. Но теперь, когда мне было известно, чем все закончилось, начало отношений Мэтта и Дженни стало меньше напоминать волшебную сказку.
– Дженни была удивительной матерью для нашей маленькой дочери, – сказал Мэтт, сдерживая рыдания. – Каких бы фантастических успехов Дженни ни достигала, общаясь с людьми через сайт, она всегда говорила, что ее призвание быть матерью. Сесили была смыслом ее жизни.
По крайней мере, это было чистой правдой. Мои опухшие глаза сфокусировались на Сесили, зажатой между Кимбер и Полом. Судя по ее позе и тому, как она смотрела прямо вперед, она не теряла самообладания. Запомнит ли она этот день на всю жизнь? Не лишит ее смерть Дженни нормального детства, если таковое вообще существует?
– Джен привносила радость во все, за что бы она ни бралась, – продолжал Мэтт.
«Вероятно, исключая ваш брак». Но как только я подумала об этом, я почувствовала себя ужасно. Даже если отношения между ними давно были разрушены, наверное, он любил ее, ведь никто не смог бы притворяться и смотреть так, как он смотрел на Дженни.
Как бы то ни было, я напомнила себе о том, что этот мужчина имеет право скорбеть.
Пока Мэтт продолжал говорить, я огляделась вокруг, пытаясь, до того как дойдет моя очередь, собраться с силами и настроить себя. Стены были украшены убогими пейзажами, а ковер у меня под ногами имел безвкусный оттенок, который Дженни часто называла серовато-бежевым. Она бы возненавидела это место. Я же возненавидела Мэтта за то, что он выбрал его.
Напротив меня стояла Кимбер, у нее тряслись плечи. Пол же, вместо того чтобы поддержать жену, смотрел вдаль. Они были хорошими родителями, но плохими супругами, как однажды сказала мне Дженни. Не то же ли самое чувствовала она в отношении своего брака? И сообщили ли ее родителям правду о смерти их дочери? Мне хотелось думать, что да, но в последнее время мои предположения не оправдывались.
– Мне нужно было так много сказать ей, – произнес Мэтт, теперь он, не сдерживая себя, зарыдал. – Мне нужно было так много сделать, пока еще была такая возможность.
Я была рада услышать, что он это сказал. Соне и Джэл звонила я, и оба разговора были ужасно болезненными, не только от того, что я сказала им, но и от всего того, чего я не могла сказать. Я была рада, что у меня не было времени поболтать с ними перед панихидой, потому что не знала, хватит ли у меня сил лгать прямо им в лицо.
Лицо Мэтта было такого же цвета, как ковер, и, казалось, за четыре дня он похудел фунтов на пятнадцать. Внезапно я осознала все тяготы его нового положения – теперь он будет отцом-одиночкой. Ему придется научиться делать все, что делала Дженни, хотя бы половину того, что входило в очень длинный перечень ее обязанностей.
Я подумала о его постоянных разъездах. Я даже намеревалась сказать ему о том, что он должен изменить свою жизнь, и это был не тот разговор, от которого я позволила бы ему увильнуть. Боль от неумения моего отца говорить об исчезновении моей матери была еще свежа, несмотря на то что прошло столько лет. Вместо
