На крыше отдельные языки уже сливались в столб огня. Двор и сад осветились красным светом, проснулись и защебетали птицы. Но в доме все было тихо.
Гайда вбежал на крыльцо и налег плечом на массивную дверь, которая протяжно заскрипела и наконец с грохотом распахнулась. Розовый блеск осветил темную прихожую.
- Паненка! Анельця! - кричал Гайда. - Бегите! Дом горит!
- Что случилось? - отозвался испуганный голос.
Гайда высадил вторую дверь и ворвался в комнату, где царил сплошной мрак. В темноте он толкнул стол, наткнулся на кресло, и ноги его запутались в чем-то мягком - должно быть, в упавшей на пол одежде. Только через несколько мгновений разглядел он светлевшее между ставен отверстие в форме сердечка и, сорвав ставни с петель, выбил окно.
В комнате стало светло, и донесся треск пылавшей крыши. Дым уже ел глаза, дом горел со всех сторон.
Анелька, совсем одетая, стояла у кресла как вкопанная. Гайда поднял ее на руки и вынес на крыльцо.
- Маму! Маму спасайте и Юзека!
Мужик вернулся в комнату, а за ним побежала Анелька.
- Удирай, паненка! Живее!
- Мама! Мама!
Гайда увидел на кровати скорчившуюся фигуру, с головой закутанную в одеяло. Это была мать Анельки. Как только он дотронулся до нее, она с громким воплем, словно обороняясь, уцепилась за край кровати. Он с трудом оторвал ее руки и вынес ее во двор.
Анелька понесла Юзека, но дым окружал ее, и она так растерялась, что не могла найти выхода. Она споткнулась обо что-то и упала. К счастью, Гайда успел подхватить и вынести ее вместе с мальчиком. Посадив их около матери, он вернулся в комнаты, где было жарко, как в печи, и начал выбрасывать в сад без разбору, что попадалось под руку: одежду, постель, стол, стулья.
Крыша была уже вся в огне, стекла лопались, из трещин в потолке вырывалось пламя. На деревьях, росших близко у дома, тлели ветки и листья. Во дворе и в саду было светло, как днем, дым, быстро поднимаясь вверх, по временам, словно полупрозрачным тюлем, заслонял звезды. В деревне запели петухи, вообразив, что уже рассвет. А в ближнем местечке гудел набат.
У крыльца во дворе собралось все население усадьбы. Полуодетые девушки голосили, батраки метались, как сумасшедшие.
- Выведите Гайду! Он в доме, - кричала Анелька, кутая мать в одеяло.
- Гайда, Гайда, эй! - звали батраки, но ни один не двинулся с места, потому что в доме было уже страшно жарко и опасно.
Вдруг в правом флигеле затрещали стропила, и мезонин обвалился. Через минуту часы в желтом футляре прозвонили тоненько и быстро три раза, словно напоминая, что и их надо спасать. Затем раздался страшный грохот. Потолок обрушился на пол, извергая ураган огня. Неутомимые часы кончили свой жизненный путь.
Тут только Гайда выбрался из спальни. Одежда и волосы на нем тлели, он был весь в крови и черен от копоти.
К этому времени набежали люди из деревни с топорами, лестницами, баграми и ведрами. Кто-то из парней вылил на Гайду ведро воды и погасил огонь, уже охвативший его всего.
О спасении дома нечего было и думать. Пламя бухало из всех окон, в комнатах пылала мебель, обгорели стены, трескались печи, потолок за потолком обрушивался среди столбов искр и дыма.
Прошло еще несколько минут, и огонь, бушевавший внутри дома, перестал подниматься выше стен: горели уже только полы.
Опомнившись от ужаса, крестьяне стали переговариваться:
- И отчего пожар? Откуда огонь взялся?
- Уж не поджог ли?
- Ясное дело: бог карает помещика.
- Смотрите, как пани перепугалась!
- Ничего не говорит, только глаза таращит...
- Ведь все, все у них сгорело!
- Не все, - вмешался Гайда. - Пойдемте со мной в сад, принесем спасенное добро, чтобы им было хоть во что одеться.
Несколько мужиков пошли за ним и стали сносить в одно место подушки, простыни, одежду и обломки мебели, спасенные Гайдой из огня.
Между тем служанки увели пани и детей на кухню.
Пани, одеваясь, заплакала.
- Какие тяжелые испытания посылает нам господь, - говорила она. Только что муж наладил дела, так теперь дом сгорел! Вернется, и негде будет ему голову приклонить. Ужас! Деньги все пойдут на ремонт дома, не на что будет мне в Варшаву съездить. А мебель! Такой мебели у нас уже никогда не будет. Да и платьев моих жалко, хотя они вышли из моды. Joseph, mon enfant, n'as-tu pas peur?* А где же тот добрый человек, что всех нас спас? Кажется, это Гайда? Муж всегда говорил, что он разбойник, а вот оказывается, в самом злом сердце есть искра доброты. Скажите ему, что мы его щедро вознаградим...
______________
* Жозеф, дитя мое, ты не испугался? (франц.)
- Ничего мне от вас не надо, - угрюмо сказал Гайда, стоявший в дверях кухни среди других мужиков. Потом, опустив глаза, добавил тихо: - Если бы не жаль было паненки, я бы и шагу не ступил из хаты.
Так за голубую ленточку и доброе слово Анелька купила жизнь трех человек.
Из корчмы примчался Шмуль на своей двуколке и вошел в кухню.
- Что тут стряслось? - закричал он, весь позеленев от испуга. - Что с вельможной пани? А имущество? Такого пожара еще в нашей деревне никогда не бывало. Как это могло случиться?
Люди наперебой стали рассказывать ему, как внезапно вспыхнул огонь под крышей и как Гайда, рискуя жизнью, спасал всех.
Еврей слушал, качая головой. Потом сказал вполголоса:
- Скорее можно было ожидать, что Гайда подожжет усадьбу, чем спасет всем жизнь. Вельможный пан должен его как следует отблагодарить.
- А ты привез мне вести от мужа, Шмуль? - спросила пани.
- Привез и вести и деньги, - ответил арендатор. - Пан прислал вам сто рублей. Из них семьдесят надо отдать работникам за три месяца, а тридцать вам, вельможная пани.
- Когда же Ян вернется?
- Этого не знаю, пани. Знаю только, что он сегодня едет в Варшаву встречать пани председательшу.
- Без меня? - перебила пани и расплакалась.
Лица батраков просияли, когда они услышали о присланных для них деньгах. Мужики же смотрели на Шмуля с беспокойством. Наконец один спросил:
- А с нами как же будет?
- Имение продано, - ответил Шмуль. - И сегодня приедет немец вступать во владение... Да, не повезло этому швабу для начала!
С минуту в кухне царило тягостное молчание.
- Ты шутишь, Шмуль, - вмешалась помещица. - Не может быть, чтобы имение было продано.
- Вчера пан подписал купчую и заплатил кредиторам. Я сам был при этом. И еще пан велел просить вас, чтобы вы, пани, переехали на ваш хутор, где хозяйничает приказчик. Ехать надо сейчас, потому что немцы, того и гляди, нагрянут.
- Сколько горя принес мне этот человек! - жаловалась пани, забыв о присутствии посторонних. - Никогда он не бывал дома, промотал все состояние и теперь оставляет нас под открытым небом.
- И с нами договориться не хотел. Всех обидел, - сказал один из мужиков.
- Я так больна, - плакала пани. - И нам с детьми теперь даже одеться не во что, ложки супу не имеем. А какое я ему принесла приданое!
- О себе я уже не говорю, - вставил Шмуль. - Столько лет просил я пана, чтобы поставил мельницу и сдал мне в аренду, - и вот остался ни с чем.
- За все это его бог и покарал и еще больше покарает, - сказал вполголоса кто-то из мужиков.
Пока сыпались эти жалобы и замечания, Анелька сидела на лавке, сжав руки и привалившись к стене. Ее поза, видимо, обеспокоила Шмуля, он подошел к девочке и осторожно тронул ее за плечо. Тогда Анелька свалилась на лавку. Она была в обмороке.
Ее стали растирать, брызгать на нее водой. Через некоторое время она пришла в себя, открыла глаза, но снова потеряла сознание.
Поспешно убрали все с топчана, застлали его сеном, а сверху положили тюфяк и подушку. Девушки завесили окна платками и одеялами и уложили на топчан Анельку, ее мать и Юзека. Им, бедным, нужен был отдых.
Взошло солнце. Пожар догорал, от обугленных балок тянулись струи белого дыма. Ветер шевелил серый пепел и раздувал гаснувшие искры. Над двором поднимался одуряющий чад.
Гайда стоял у забора и тупо смотрел на развалины. Он сказал тихо, словно про себя:
- И ни к чему все это было!
- Что ни к чему? - спросил Шмуль, искоса наблюдавший за ним.
В первое мгновение Гайда как будто смутился, но тотчас овладел собой и ответил спокойно:
- Ни к чему было мужикам идти к пани и соглашаться на три морга.
- Ага! А я думал, вы про это... - Шмуль указал на дом.
Мужик опять насупился.
- Мне какое дело... Я сделал, что мог...
- Знаю, - отозвался Шмуль, глядя ему в глаза. - Знаю, вы сделали все, что могли. Ну, мы оба это знаем, а что толку? В таких делах сам черт не разберется! И все равно немцы тут засядут, поставят мельницу, винокурню, меня выгонят из корчмы, а вас из деревни...
Гайда, не слушая его, махнул рукой и побрел к своей хате.
В это время во двор усадьбы въехал бургомистр из соседнего местечка с пожарным насосом и двумя бочками. Он громко ругал всех мужиков и хвастал, что, если бы не он и его насос, пожар уничтожил бы не только дом, но и все службы, сад, заборы и даже воду в пруду. Затем он разъяснил слушателям, что на крыше дома, вероятно, лежала пакля, прелое сено или еще что-нибудь, и это вместе с действием солнца было причиной пожара.
