— Ты попросту погубишь их. Время от времени, в великой тайне от всех, зелейник добавляют в воду. — Хавр указал на кран. — А другого источника питья в городе нет. Кроме луж, конечно. Но ведь всю жизнь из лужи пить не будешь. Тем более что иногда дождь не идет здесь месяцами. Представь себе участь человека, однажды отведавшего зелейника, но не имеющего никакого права на очередную дозу. Ни один чужак, ни один лазутчик долго здесь не протянет.
— Являясь Блюстителем Заоколья, ты должен надолго покидать город. Как же ты обходишься без зелейника?
— Если интересы Дита требуют, чтобы кто-нибудь покинул его пределы, этот человек обеспечивается всем необходимым, в том числе и зелейником. Но только на строго определенное число Сроков.
— А если он не сможет вовремя вернуться?
— Будет жив, вернется. Можешь не сомневаться. Ты еще не проникся сознанием человека, живущего от Срока до Срока. Нынче ты уже испытал, что такое час без глотка зелейника. Следующего урока ты постараешься избежать любой ценой.
— Значит, ты уверен, что одолел меня? Что я стану послушной игрушкой в неизвестных мне играх?
— Нет. — Хавр скривился в своей обычной дурацкой ухмылке. — Нет, я в этом не уверен, Человек, Идущий Через Миры. О тебе мне известно немного, а о твоих могучих покровителях и того меньше. Но ведь обо мне ты вообще ничего не знаешь. Возможно, нас свела слепая судьба, а возможно, чья-то высшая воля. Мы должны победить. Не выжить, не уцелеть, а именно победить. Пусть тебя не беспокоит, кого и как.
— И ты опоил меня этой отравой, дабы заполучить в союзники?
— Это было необходимо для твоего же собственного блага! Иначе тебя никогда не оставили бы в покое. В понимании Блюстителей — ты опасное чудовище, посланное в Дит Изнанкой. Испив Братскую Чашу, ты стал чудовищем ручным. По крайней мере они на это надеются.
Уже почти не испытывая последствий отравления, я встал и прошелся по комнате. Все здесь теперь напоминало мне о пережитых страданиях. Интересно, сколько может длиться такая пытка? Пока не выдержит сердце? Или пока совместное напряжение мышц-антагонистов не оборвет все жилы и не раздавит внутренние органы? Неужели проклятый зелейник оказался как раз тем крючком, на который ловятся даже такие рыбки, как я?
Расхаживая из угла в угол, я уже почти не прислушивался к разглагольствованиям Хавра. Мои нынешние ощущения были довольно необычны, хотя причиной их никак не могли стать только что пережитые физические страдания. Это было вовсе не телесное, не плотское чувство, как, например, голод, боль или даже страх. То, что я ощущал, было абсолютно ново и поэтому — невыразимо. Неизвестно чем я ощущал неизвестно что! В какой-то степени меня мог бы понять только слепец, внезапно увидевший мир. Ничего похожего на благодать в ниспосланном мне прозрении (пока назовем его так) не было, наоборот, оно несло с собой некую долю тревоги, как могут нести ее и свет, и запах, и звук. Мне даже стало казаться, что я могу определить направление, откуда эта тревога проистекает. Что-то схожее, хотя совсем не с той мерой интенсивности, я, кажется, испытал однажды. Вот только где? На городе кой улице, под градом смертоносных шариков, в первые минуты пребывания здесь? Или среди древних руин, когда наблюдал, как неприступные стены становятся зыбким дымом? Видно, и Хавр обратил внимание на мое странное поведение. Прервав свою речь на полуслове, он с беспокойством, ему совершенно не свойственным, спросил:
— Что с тобой? Что-то не так?
— Нет, — ответил я как можно более равнодушно. Таким типам, как Хавр, вместо «да» всегда нужно говорить «нет».
Он хотел сказать еще что-то, но умолк, словно костью подавился. Веки его закрылись, а голова рывком запрокинулась назад. Ни расслабленности, ни умиротворения не было в этой позе, а только огромное внутреннее напряжение, как у почуявшего опасность зверя. Затем он вскочил, как-то дико зыркнул на меня и бросился к дверям. Спустя минуту на улице загудел бродильный двигатель, и я, подойдя к окну, успел заметить, как Хавр вскочил в уже тронувшуюся с места огнеметную машину.
Контраст между обычной заоконной мутью и ярким светом газового светильника превратил поверхность стекла в подобие зеркала, в котором я почему-то отсутствовал, зато в немалом количестве маячили какие-то неясные силуэты, полузатушеванные изломами тени. Инстинктивно сморгнув, я резко обернулся. Да нет, показалось! В комнате ничего не изменилось. Я снова сунулся к окну и нос к носу уперся в свое собственное туманное отражение.
Вымотанный неординарными событиями этого долгого дня, я попытался уснуть, но не смог, томимый все тем же странным предчувствием. Однако время шло, ровным счетом ничего не происходило, и все мои внутренние и внешние ощущения постепенно вернулись к исходному состоянию.
На следующий день, так и не дождавшись Хавра, я, едва протерев глаза, отправился подышать свежим воздухом. Сказать, что ноги сами принесли меня к Дому Блюстителей, значило бы поступиться истиной.
Ждать пришлось довольно долго, но, как я и надеялся, Ирлеф покинула здание в одиночестве. Не имея понятия, как следует обращаться к Блюстителю Заветов и вообще будет ли это прилично на улице, я просто пошел за ней. Уже на следующем перекрестке Ирлеф остановилась, обернулась и откинула на спину капюшон своей просторной одежды. Так я впервые увидел ее лицо вблизи. Неуловимо асимметричное, с широким ртом и длинноватым носом, оно не было ни молодым, ни старым, ни злым, ни добрым. Ее темные волосы были короче моих, а большие глаза напоминали фарфор, расписанный тусклой глазурью. «На глаза осторожной кошки похожи твои глаза», — почему-то вспомнилось мне. Она молчала, но на ее лице было написан немой вопрос.
— Мне нужно поговорить с тобой, любезная. — Ничего более умного в этот момент я, увы, не придумал.
— Говори, — холодно ответила она.
— Тебе, конечно, известно, что я помилован?
— Конечно. Ради этого Сходке даже пришлось изменить порядок решения подобных дел. Отныне статус полноправного горожанина может предоставляться таким, как ты, не единодушным решением Сходки, а простым большинством. Конечно, это еще не посягательство на Заветы, но, боюсь, еще совсем немного…
— Почему ты так ненавидишь меня?
— Разве об этом было мало сказано?
— Более чем достаточно. Я не вправе учить тебя, но нельзя же делить всех людей на друзей и врагов. Ты заранее составила мнение обо мне, ничего не зная ни о моей судьбе, ни о моей истинной цели. Никакие доводы повлиять на тебя не могут. Такой образ действий нельзя считать безукоризненным. Ведь ты же не обделена умом и проницательностью. Зачем было извергать на меня сколько голословных обвинений?
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});
