чего в первую очередь желали друг другу греки и римляне в языческую эпоху. Разумеется, нужно было благочестиво просить богов о даровании всяческих благ, в том числе и военных побед. Однако даже щедрые жертвоприношения и обеты ничего не гарантировали. «Fortuna caeca est» – «судьба слепа»: эта латинская поговорка красноречиво свидетельствует об общем настроении античной культуры.
Стремление высвободиться из-под гнетущего ощущения беспомощности перед лицом рока диктовало общее направление античной философской морали: человек может быть по-настоящему счастлив и совершенен только тогда, когда воспитает в себе способность бесстрастно и стойко переносить горе и быть умеренным в счастье. «Ничто человеческое не считай надёжным: и так не будешь ни в удачах чрезмерно радоваться, ни в несчастьях чрезмерно горевать», – рекомендует знаменитый ритор Исократ[243]. Через века ему вторит «последний язычник на престоле», Юлиан Отступник: «Что желает рок (τό φέρον), чтобы ты перенёс (σέ φέρειν) – вынеси (φέρου); если ж отчаешься – и себе навредишь, и рок унесёт тебя (σέ φέρει)»[244]. Эти представления проникли даже в еврейскую традицию: несмотря на то, что через весь Ветхий Завет красной нитью проходит идея о Промысле Бога как главной направляющей силе истории, библейская Книга Иисуса сына Сирахова наставляет: «Во время сытости вспоминай о времени голода, и во дни богатства – о бедности и нужде. От утра до вечера изменяется время» (18:25). Эту же идею находим у Иосифа Флавия: «Как неприлично слишком превозноситься в успехах, так и не мужественно падать духом в неудачах: ибо стремительна перемена от одного к другому»[245].
Но было бы ошибкой приписывать античной культуре фатализм. Судьба считалась важной, но далеко не единственной направляющей силой событий, в особенности когда речь шла об успехах и неудачах не отдельных лиц, но целых государств, и прежде всего – о военных победах и поражениях. В качестве хрестоматийного примера такого рода суждения приведём отрывок из Плутарха о Саламинском сражении 480 г. до н. э. – эпохальном событии в истории античного мира:
В этот момент сражения, говорят, великий свет воссиял из Элевсина, а шум и голоса наполнили Фриасийскую равнину до моря, словно множество людей вместе вышли провожать таинственного Иакха; и от этой толпы кричавших понемногу начало подниматься с земли облако, которое потом, как казалось, стало опускаться и легло на триеры. Другим же казалось, что они видят призраки и образы вооруженных мужей, простирающих руки от Эгины перед эллинскими триерами: предполагали, что это Эакиды[246], призванные на помощь молитвами перед битвой… Одержанная победа – прекрасная и славная, блистательней которой на море не добивались ни греки, ни варвары – благодаря как общему мужеству и рвению сражавшихся, так и замыслу и искусности Фемистокла[247].
Как видим, Плутарх обозначает в качестве причин победы греков над персами сразу три момента: чудесное заступничество свыше, героизм воинов и военный гений военачальника. Не слепая фортуна, но сами люди решили судьбу, и даже боги пришли им на помощь лишь в ответ на молитвенные призывы.
Торжество христианства еще более утвердило представление о решающей роли человека в определении хода событий его жизни. Преблагой Бог не может быть источником горя и страданий, но попускает их для наставления и исправления грешников и для испытания и прославления праведников. Как следствие, победы и поражения стали восприниматься в контексте божественного Промысла: первые следует приписывать Богу, а вторые осмыслять как вразумления. Впрочем, античные представления о переменчивой судьбе также сохранялись на периферии культурной традиции, которую византийцы называли «внешней» (έξω) – в отличие от «своей» (καθ’ ή μάς), христианской.
В византийской антологии, озаглавленной «Избранные места из различных писаний тех, кто согласны с нашим христианским учением, и тех, кто предваряли его» и приписываемой знаменитому богослову VII в. св. Максиму Исповеднику, целая глава (18-я) посвящена теме удачи и неудачи («Περί ευτυχίας και δυστυχίας»)[248]. Здесь собраны около 60 высказываний из Библии, святых отцов и античных писателей – Плутарха, Исократа, Демокрита, Сократа, Еврипида, Фалеса, Бианта; два высказывания приписаны древним царям – Александру и Ромулу. Основные идеи главы в целом полностью вписываются в рамки античной традиции: судьба переменчива, но человек должен уметь стойко выдерживать ее повороты и удары.
Вполне ожидаемо, что и в исторических трудах мы встретим схожую картину сосуществования «активного» и «пассивного» подхода к причинно-следственным связям. Но как они взаимодействуют? Что, по мнению того или иного автора, является причиной побед и поражений? Военное искусство? Боевой дух воинов? Высший Промысл, пути коего неисповедимы? Божье воздаяние за благочестие или грехи? Или же слепая судьба, выбрасывающая то тот, то другой жребий?
Попробуем проследить отношение к военным победам и поражениям византийских писателей разных периодов византийской истории, чтобы попытаться выявить какие-либо закономерности в этом отношении. Ниже рассмотрены сочинения ранневизантийского периода – с IV по VII вв.
Евсевий Кесарийский, «Церковная история» и «Жизнь Константина» (ок. 337 г.)
О победе Константина над Максенцием (312 г.):
Вознеся эти и подобные этому [гимны] Всевластителю (τφ πανηγεμόνι) и воспев собственными делами первопричину (αιτίφ) победы – Бога, [Константин] въехал в Рим с победной процессией[249].
О победе Лициния над Максимином (313 г.):
Но, вступив в схватку, [Максимин] оказался лишен призирания Божия (τής έκ θεού επισκοπής), и по распоряжению (πρυτανευθείσης) Самого единого и единственного Бога всяческих победа была отдана тогдашнему правителю [Лицинию][250].
О Константине Великом:
И [Бог], дав образ Своей единоначальной власти (τής αυτού μοναρχικής εξουσίας τήν εικόνα δοΰς), явил (απέδειξε) его победителем над всем тираническим родом богоборцев и истребителем гигантов, которые в безумии души подняли на Него, всеобщего Всецаря, оружие нечестия… И [Константин], как верный и добрый слуга, так делал и возвещал, прямо называя себя рабом и исповедуя себя служителем (θεράποντα) Всецаря; а Бог, немедленно воздавая (άμειβόμενος) ему, поставил его господином и владыкой, единственным победителем среди бывших от века императоров, непобедимым и необоримым, всегда победоносным и всякий раз блистающим триумфами над врагами, таким василевсом, о каком никто не припомнит слуха, чтобы бывал в древности столь боголюбезный (θεοφιλής) и триблаженный, столь благочестивый и благополучный (πανευδαίμων), так что он со всей легкостью овладел большим, нежели его предшественники, числом народов, и сохранил державу (τήν αρχήν) безмятежной до самой кончины[251].
Евнапий Сардский, «Всемирная история» (405 г.)
О победе полководца Фравиты над мятежником Тайной:
Фравита во всем блеске, пренебрегая [завистливой] молвой и подползавшей тьмой, торжественно прибыл в Константинополь, блистающий и радостный, так что за его необычайное счастье (τό παράλογον τής τύχης) в нем видели скорее бога, чем человека – до такой степени они не знали, что
