Он не ускорил шага, шел размеренно, неторопливо, глядя по сторонам. Когда раньше он изредка на «Победе» проскакивал Заречное, спугнув разве что петуха или кошку и не находя тут ничего достопримечательного (если не считать, может быть, магазина, где иногда бывал дефицитный импорт), он не замечал школы, стоявшей поодаль от дороги. Разобрать надпись на двери на таком расстоянии было нельзя, тем не менее Рудольф сразу догадался, что это школа. Сейчас, во время каникул, здание скромно пряталось в больших величавых деревьях, недели через две оно огласится гомоном, смехом и визгом. На траве лежали залитые известью леса, некоторые окна еще были заплаканы белыми слезами. За углом мелькнул заляпанный краской человек в газетном колпаке, больше не видно было ни души, и в здании никакого движения. Школа точно дремала.
На сельсовете — красном кирпичном доме, какие строили вскоре после первой мировой войны, — развевался флаг. В скверике напротив стоял небольшой серый обелиск. Неспешный ритм жизни Заречного настраивал и Рудольфа на неторопливый лад, он свернул по дорожке, посыпанной крупной бело-серой галькой, подошел к обелиску, возле которого лежали разномастные, уже привядшие полевые цветы — люпин, льнянка и васильки, а в пол-литровой банке стоял в воде куцый гладиолус. В камне были высечены слова: «Они пали от руки бандитов» — и столбик имен и фамилий.
Мимо прогромыхал грузовик, где-то вдали, в кузнице или в механической мастерской, гремело железо — сонную тишину Заречного нарушил тяжелый хриплый звон. Из ближнего сада донесся детский голос: «Кис-кис-кис!» По деревьям прошелся ветер, зашумел листвой, и флаг на сельсовете натянулся струной, задрожал. Постояв у обелиска, Рудольф медленно вернулся на дорогу, галька трещала под ногами, как кусковой сахар, а асфальт звенел как лед.
У магазина, расположившись на травке, трое мужчин пили пиво. В тесном помещении пахло туалетным мылом, леденцами и хлебом, у прилавка стояла солидная очередь, значит, Рудольф явился не вовремя. Впрочем, спешить ему было некуда, можно прихватить для Марии пару буханок свежего хлеба. Сельские жители делают покупки долго, обстоятельно, иной живет за несколько километров от магазина. Очередь двигалась медленно. Немного погодя явился один из любителей пива — в руках пустые бутылки с остатками пены и обсосанными горлышками.
— Возьми тару, дорогуша! — крикнул он, подавая бутылки через головы.
Женщины заворчали, загомонили все разом:
— Куда лезешь, как лошадь!
— Не принимай у него, Бенита, пусть, как все люди, постоит в очереди!
— Ну погоди, Антон, приедет Велта, я молчать не стану. Дети небось дома сидят не евши, пока ты со своими дружками, как боров, на траве валяешься.
— Хоть бы побрился, что ли! Зарос до бровей, как босяк!
Тот, которого называли Антоном, сначала пытался подъехать по-хорошему, а потом разозлился:
— Вот бабы, чертовы бабы! Тьфу!
Он собрался было уходить, но, заметив в очереди единственного представителя сильного пола, подошел к Рудольфу и, дыша ему в лицо кислым пивным духом, в расчете на мужскую солидарность попросил:
— Не будь гадом, сдай! Куда мне с ними деваться?
Хотя и без энтузиазма, Рудольф все-таки бутылки взял и, чтобы избавиться от этого субъекта, тут же отсчитал ему сорок восемь копеек.
Выйдя из магазина, Рудольф увидел, что выпивохи уже разошлись, в траве валялись блестящие крышечки и окурки. Из-под навеса вынырнул Антон.
— У тебя не найдется закурить?
— Чего нету, того нету.
— Хотел купить, да это бабье мне голову задурило. Эх, башка трещит-раскалывается, — пожаловался Антон.
— Заложил вчера, наверное? — догадался Рудольф.
— Малость… Ты из Цесиса?
— Из Риги.
— А-а! — отозвался Антон и без видимой связи продолжал: — Моя Велта опять в Елгаву укатила. Поступать в академию… — Он помолчал. — А они меня пилят — зачем пустил: выучится, мол, и бросит…
— Кто они?
— Ну, они… — Он неопределенно махнул рукой через плечо, хотя сзади никого не было. — Жена будет агрономом, а…
— А сам кто?
— Да как сказать… Был шофером, а теперь ишачу в мастерской, — нехотя признался он.
— Почему — был?
— Да так… Права отобрали, черти.
— Может, пьешь лишнее?
— А кто не пьет? Ты, что ли, не пьешь?
Рудольф засмеялся.
— Под присягой утверждать не стану,
— Вот видишь, — сказал Антон и поддернул штаны. Судя по его щуплой, даже хрупкой фигуре, он был совсем молод, к тому же хорош собой, только очень опустился — замызганный комбинезон, не брит с неделю, а может, и больше. — Ты не удивляйся, что я зарос, — заметив взгляд Рудольфа, сказал он. — Хочу свою Велту удивить. Ей бородатые нравятся. Да не растет, проклятая, и рыжая, черт бы ее побрал! Тебе не кажется, что рыжая?
— Нет.
— Это хорошо, — обрадовался Антон, но тут же помрачнел, вспомнив, что пора возвращаться на работу. — Надо двигать помаленьку…
— Ну, так ни пуха ни пера! — пожелал на прощанье Рудольф.
Антон, видимо, не лишен был чувства юмора, он со смехом не то огладил, не то почесал взъерошенную щетину.
— Спасибо!
На том они распростились, и Рудольф опять остался один. Он снова прошел мимо сквера, потом мимо школы… Впереди него шла женщина. Он окинул взглядом стройную фигуру, после недолгих сомнений узнал и прибавил шагу. Женщина шла размеренным, неторопливым шагом, никуда не сворачивая и, казалось, ни на чем не задерживаясь взглядом, каблуки то стучали по асфальту, то мягко вязли в песке, рыжеватые волосы, блестя на солнце, колыхались от ее движений. Когда ветер раздувал волосы, она всякий раз их приглаживала жестом бессознательным и очень женственным, и Рудольфу вдруг подумалось: какие у нее волосы? Мягкие или жесткие? Наверное, мягкие — полощутся на ветру, скользят под ладонью послушно, как шелк… Ему захотелось сию же минуту увидеть ее лицо.
— Здравствуйте!
Она не ответила, даже не обернулась. Рудольф только заметил, как она вся напряглась, будто прислушиваясь, будто не веря, что обращаются к ней, хотя поблизости никого больше не было.
— Здравствуйте, Лаура!
Тогда она оглянулась стремительно, лицо залила краска — смущения, а может быть, и радости. Они смотрели друг на друга, не зная, что сказать.
— Позвольте, я понесу вашу сумку, — предложил Рудольф.
— Она почти пустая.
— Опять ездили мыть школу?
Она кивнула.
— А вы? Приехали, наверно, в магазин?
— Отчасти угадали. Своим ходом.
— Как? — переспросила она.
— Своим ходом.
— Ах, вот что! Далековато.
— Ничего. Зато с приключениями. Видел необыкновенного аиста — он ходит за комбайном, как скворец за пахарем.
— Это Ецис, — сказала Лаура. — Комбайнеры дали ему такое имя. Значит, Ецис еще жив, — добавила она задумчиво, почему-то с грустью, и замолчала.
Рудольф чувствовал, что Лаура отдалилась от него, ушла куда-то в свой мир, ему недоступный. И подсознательно стремясь этому помешать, он стал рассказывать о странном человеке, который в угоду жене растит бороду. Лаура слушала с легкой улыбкой, но сама, как ему казалось, думала о чем-то своем и, только когда он кончил, коротко заметила;
— Это Глаудан, шофер.
— Бывший.
Это уточнение она оставила без внимания.
— Вы, наверное, всех тут знаете.
— Не сказать, чтобы всех.
Рудольф подумал, что ее ответы, как и прежде, не располагают к расспросам. Они вежливы, даже любезны, но всегда словно предупреждают — не надо переходить черту.
Между тем за плетнем отворилось окно — Заречное есть Заречное. Бросив взгляд на окно, Лаура пошла вперед, Рудольф с обеими сумками шагал рядом. Они не разговаривали, только их обувь согласно стучала по асфальту.
— Если хотите, могу перевезти вас, — наконец проговорила Лаура, наверно догадавшись, что это по ее вине прервался разговор, и наступило неловкое молчание.
— Поеду с удовольствием.
Ветер на берегу дул сильный, взбаламутил озеро, и волны боком прижали лодку к берегу. Пока Рудольф сталкивал плоскодонку в воду, Лаура пошла за спрятанными в кусте веслами и, шагнув через борт, ловко вложила их в уключины.
— Садитесь, пожалуйста, доктор!
— Меня зовут Рудольф.
Она как будто хотела что-то сказать, но промолчала, Интересно; что она хотела сказать?
— Грести буду я, — заметил Рудольф.
— Но…
— Разве я выгляжу таким хилым?
Она посмотрела на него снизу вверх, в глазах, как у Мариса, мелькнула смешинка, которую она поспешно погасила, спокойно сказала: «Хорошо» — и перешла на корму.
Рудольф оттолкнулся. Ветер развевал им волосы, трепал одежду, и вместе с тем, только выйдя из-под защиты берега, они по-настоящему поняли, какой он яростный. Разлетаясь брызгами, в борт лодки ударяли волны, и, чтобы не дать им развернуть лодку поперек, приходилось грести больше одним, левым веслом, и сразу от натуги завизжала уключина.
