Ответ: При условии, что он не будет ничего от меня скрывать».
Франсуа на секунду прикрыл глаза. Он представил, как Беби, напряженная, с заострившимися чертами лица, четким голосом отвечает на этот вопрос. Адвокат бросил на него быстрый взгляд и продолжал.
Вопрос: С тех пор соглашение всегда выполнялось той и другой стороной?
Ответ: Всегда.
Вопрос: Вы любили мужа?
Ответ: Не знаю.
Вопрос: Иначе говоря, жили вы как жена с мужем или, как явствует из ваших предшествующих показаний, как два товарища?
Ответ: Как жена с мужем.
Еще один, на этот раз более любопытный, взгляд мэтра Бонифаса, сохраняющего полную неподвижность. Мэтр Бонифас явно не может взять в толк, что можно жить вместе как…
Вопрос: Эти позиции не представлялись вам несовместимыми?
Ответ: Я так не считала.
Вопрос: А теперь?
Ответ: Не знаю.
Вопрос: Итак, вы настаиваете, что покушались на жизнь мужа не под влиянием ревности?
Ответ: Да.
— Но это же очевидно!
Мэтр Бонифас, как пораженный громом, воззрился на Франсуа с почти комическим ужасом. Донж не повел бровью, поэтому адвокат, поспешив набить нос табаком, продолжал.
Вопрос: Тогда поставлю вопрос более точно: если побудительный мотив преступления — не ревность, то вправе ли я заключить, что таким мотивом явилась ненависть или любовь?
Ответ: Ненависть.
Вопрос: Но ранее вы показали, что любили мужа. В какой момент любовь сменилась ненавистью?
Ответ: Не могу уточнить.
Вопрос: Несколько лет назад?
Ответ: Не думаю.
Вопрос: Год?
Допрос напомнил Франсуа исповедь в детстве, когда священник выпытывал у него, не согрешил ли он намеренно помышлением, делом или взглядом.
Ответ: Не знаю.
Вопрос: Полгода?
Ответ: Наверно, раньше.
Вопрос: Но мысль устранить мужа возникла у вас лишь после того, как вы похитили яд из лаборатории?
Ответ: У меня еще не было намерения устранить его.
Вопрос: Какую же цель вы преследовали?
Ответ: Не знаю. Так дальше продолжаться не могло. Нужно было выбирать: он или я. У меня не хватило мужества покончить с собой — наверно, из-за Жака. Ребенок нуждается в матери больше, чем в отце.
Вопрос: Итак, вы размышляли, кого же из вас двоих предпочтительней устранить?
Ответ: Да.
Вопрос: Как долго вы размышляли?
Ответ: Несколько месяцев.
Вопрос: Где в это время хранился мышьяк?
Ответ: В моем туалетном столике, в коробочке из-под рисовой пудры.
Вопрос: И каждый раз, когда ваш муж приезжал в Каштановую рощу, вы смотрели на него, ели за одним столом, спали в одной комнате, зная, что со дня на день посягнете на его жизнь?
Ответ: Окончательно это не было еще решено, но я об этом думала.
Вопрос: Значит, ваша обида была очень велика?
Ответ: Я не могла больше жить рядом с ним.
Вопрос: Можете вы подробно изложить свои претензии к нему?
Ответ: Нет.
Вопрос: Он отказывал вам в необходимом? Был груб с вами? Чем-либо попрекал? Бил? Проявлял ревность, подозрительность?
Ответ: Он не замечал меня.
Вопрос: Третьи лица не подстрекали вас избрать путь, которым вы пошли?
Ответ: Нет, никто.
Вопрос: Какие отношения были между вашей матерью и мужем?
Ответ: Нормальные отношения зятя с тещей. Думаю, Франсуа спокойно терпел ее и давал ей деньги.
Вопрос: Всегда без возражений?
Ответ: Почти.
Вопрос: Давали бы вы матери больше денег, если бы сами имели состояние?
Ответ: Возможно.
Вопрос: Значит, вы признаете, что из ненависти покушались на жизнь мужа, но не способны изложить причины этой ненависти?
Ответ: Я слишком страдала.
Вопрос: Американские судьи считают основанием для развода мотив, которого наши законы не признают. Он называется у них «нравственная жестокость». Не обвиняете ли вы мужа в нравственной жестокости?
Ответ: Без ответа.
Вопрос: В воскресенье двадцатого августа вы хладнокровно подготовили его смерть. Спустились из своей спальни с пакетиком, содержащим мышьяк. Знали вы точно, как действует мышьяк?
Ответ: Я знала, что от него умирают.
Вопрос: И вас не страшили последствия, которые этот поступок повлечет для вас?
Ответ: Нет. С этим надо было кончать.
Вопрос: С чем кончать?
Ответ: Не знаю. Было бы слишком долго…
Вопрос: Попытайтесь.
Ответ: Вы не поймете.
Вопрос: Пакетик был у вас в руке, когда вы клали сахар в кофе?
Ответ: Он был у меня с той минуты, как я вышла на террасу. Я завернула его в носовой платок.
Вопрос: И у вас не возникло ни колебаний, ни сомнений?
Ответ: Нет.
Вопрос: Когда вы приняли окончательное решение?
Ответ: Утром, когда встала. Муж укатывал теннисный корт. Он был в пижаме и домашних туфлях.
Вопрос: И этого оказалось достаточно, чтобы решиться убить его?
Ответ: Да.
Вопрос: Вы не испытывали угрызений совести, глядя, как он пьет отравленный кофе?
Ответ: Нет. Я думала, заметил ли он отраву.
Вопрос: Но он ничего не заметил?
Ответ: Кажется, обнаружил, что у кофе неприятный привкус. Франсуа был слишком далек от…
Адвокат поднял голову. Он недоумевал, почему собеседника так взволновало неожиданное «Франсуа».
— Продолжайте, — попросил Донж. Нервы его были натянуты до предела.
— Заметьте, как мастерски проведен допрос. Он не первый проходит через мои руки, но могу заверить… На чем, однако, мы остановились?
— На «слишком далек от…»
Вопрос: И с этого момента вы ждали результатов своего поступка?
Ответ: Да.
Вопрос: О чем вы думали?
Ответ: Я не думала. Я говорила себе: «Наконец-то все кончено».
Вопрос: Словом, у вас было чувство избавления?
Ответ: Да.
Вопрос: Избавления от чего?
Ответ: Не знаю.
Вопрос: Вы почувствовали избавление от опеки, которая вас стесняла? Почувствовали, что сможете наконец жить так, как представляли себе жизнь?
Ответ: Это не совсем так.
Вопрос: А когда при первых болях ваш муж поднялся и, шатаясь, направился в ванную?…
Ответ: Я хотела, чтобы все скорее кончилось.
Вопрос: Вы не боялись, что ваше преступление раскроется?
Ответ: Я об этом не думала.
Вопрос: Что бы вы стали делать, если бы ваш муж скончался?
Ответ: Ничего. Продолжала бы жить с сыном.
Вопрос: В Каштановой роще?
Ответ: Нет, не думаю. Впрочем, не знаю. Я не вдавалась в детали. Нужно было, чтобы кто-то ушел — или он, или я. Больше я не могла этого вынести.
Мэтр Бонифас весьма удивился, когда, закрыв папку и подняв глаза, увидел, что Франсуа смотрит на него с торжествующим видом. А Франсуа в свою очередь почувствовал себя как под ледяным душем от сурового взгляда адвоката.
— Ну вот! — воскликнул Донж. — Видите?
— Что я должен видеть?
— Но… Мне кажется…
— Мне лично кажется, сударь, что перед нами такой случай цинизма, с которым я не встречался за всю свою долгую практику. Был момент, когда я надеялся, что сумею сослаться на временную невменяемость. К сожалению, три эксперта, которые производили психиатрическую экспертизу и с мнением которых я считаюсь, категоричны в своих выводах: ваша жена полностью ответственна за свои поступки. Самое большее, о чем можно говорить, — это известная экзальтация; вызванная одиночеством, в котором она прожила последние годы. Ах, если бы она выбрала револьвер!..
— Но как вы не понимаете, что именно…
Франсуа был готов заплакать от бешенства перед стеной такого непонимания. Он словно находился не кабинете мэтра Бонифаса, а в коридоре без выхода и метался меж голых, гладких стен, за которые нельзя даже зацепиться.
Неужели все они — следователь с шестью или там семью детьми, мэтр Бонифас, прокурор и бог знает кто еще — ничего не поняли в ответах Беби, таких прямых, откровенных, лаконичных?
Он-то сам понял, но, увы, бессилен объяснить. Эта трепещущая от боли плоть, непрерывное биение пульса, молодая жизнь, изо всех сил стремившаяся… И встречавшая вокруг только мертвый холод сине-зеленой воды, в толщу которой должна будет погрузиться.
Сознание, что единственный человек, мужчина, который… Он мог за столько лет… Сотни, тысячи раз имел возможность понять. Нужно было сделать всего лишь шаг, лишь протянуть руку.
Она знала это. Следила за каждым его движением, Он приезжал, переполненный жизнью, переодевался, потягивался. Неужели и на этот раз?…
Но нет. Пользуясь несколькими часами передышки, в пижаме, в домашних туфлях, непричесанный, он укатывал теннисный корт. Чинил кран в кухне. Ездил в город за шампиньонами. Наслаждался отдыхом, обжирался радостями жизни — в одиночестве, не удостаивая…
