— Пошлите боцмана, пусть осторожно, не привлекая внимания, осмотрит трюм. И скажите, чтоб молчал! И немедленно прикажите разблиндировать мостик, перенесите все эти тюфяки на борта и палубу у машинного отделения. Не возражайте, это категорический приказ. Дело становится очень серьезным. Не мы командуем ходом, а он!
— Не может быть, — возразил Перелешин, — ведь ход у турецких броненосцев 10-11 узлов!
— Я думаю, что англичане, вкупе с турками, очень ловко нас обманули. Впрочем, убедитесь сами, — он указал на бортовое 9-фунтовое орудие, от которого в этот момент отошли, окончив заряжение, комендоры. — Угол его наклона рассчитан на расстояние до цели в 12 кабельтовых. А теперь смотрите.
Орудие выстрелило, всплеск от падения снаряда появился далеко за кормой неприятеля.
— Да, сюзприз…- протянул Перелешин. — Эй, на дальномере.
— Есть на дальномере! — ответил Барковский.
— Доложите расстояние.
— Восемьсот саженей, — ответил наблюдатель, в голосе его слышалось удивление непонятным ему еще фактом столь неожиданного приближения врага.
Бак броненосца опоясался прерывистой линией из огневых точек, стая пуль со свистом пролетела над «Вестой», одновременно над мачтами лопнули две небольшие гранаты и несколько осколков впились в палубу.
— Стреляют из винтовок и 4-фунтовых орудий, — сказал старший офицер, — не вызвать ли и нам стрелков на палубу?
— Ни в коем случае, это пустая трата патронов, — ответил Баранов, — и запомните, Владимир Платонович, если меня убьют (Баранов произнес это страшное слово поразившим Володю будничным тоном), открывать ружейный огонь только с 400 саженей. Если враг подойдет вплотную — пытаться взорвать его кормовой шестовой миной, если не выйдет — бросайтесь на абордаж, а в последней крайности — взорвите пороховой погреб. Обещаете?
— Обещаю, — просто сказал Перелешин, и они пожали друг другу руки.
— Вот и прекрасно, а теперь велите побыстрее разблиндировать мостик.
Во время этой работы к Баранову подошел Чернов, он был как-то особенно торжественно-спокоен.
— Николай Михайлович, — начал он. Видно было, что подполковник пытается говорить шепотом, но оглушенный громом мортир, говорил так громко, что Володя все прекрасно слышал, — позвольте доложить, что в данный момент моя роль, как управляющего аппаратами Давыдова, кончилась.
До сих пор мы ошибались в оценке хода неприятеля, который имеет не менее 14 узлов. Сейчас он так приблизился, что даже во время полета снаряда опять вырывается вперед и уходит из-под бомб. На таком расстоянии мортиры бесполезны.
Над мостиком взорвалась граната, несколько осколков просвистело над их головами, а по палубе запрыгали дробинки, обычные охотничьи дробинки.
— Черт, какой гадостью гранаты заряжают! — брезгливо сказал Баранов, указывая на них Чернову. — Однако, дорогой Константин Давыдович, пока есть хоть какой-то шанс, продолжайте огонь. Теперь вам известна разница в скорости, стреляйте с упреждением.
— Боюсь, что поздно, — сказал Чернов, но в голосе, которым он отдавал команды, была уверенность и решимость.
— Товсь! Пли!
Мортиры рявкнули. Володя увидел облако дыма и кучу обломков, поднятых на корме неприятеля, и уже открыл рот, чтобы издать радостное «ура», когда корпус «Весты» дважды страшно вздрогнул. На юте, среди батареи, взметнулось пламя одного взрыва, затем другого.
— Юнкер, — прогремел голос Баранова, — осмотреть повреждения, доложить о потерях!
Володя бросился вперед, пробежал мимо разбитого вдребезги капитанского вельбота и, миновав надстройку, выскочил на площадку батареи. Первое, что он увидел, была дыра в палубе, из которой вился легкий дымок. Ближайшая к нему мортира, которой командовал Андрей, лишилась половины дула, под ногами путались разорванные взрывом провода. Прямо перед ним лейтенант Рожественский пытался приподнять залитого кровью Чернова. Подполковник что-то говорил, указывая рукой на мортиру. Вдруг его рука упала и он неестественно вытянулся.
«Неужто умер!» — в ужасе подумал Володя и тут увидел Андрея. Сначала, впрочем, заметил только ноги, торчащие из-за станка подбитой мортиры. Невольно замедлив шаги, страшась узнать то, что случилось, он обогнул мортиру. Андрей лежал на спине, устремив остекленевший взгляд прямо на пылающий диск солнца. Его плечи были превращены в кровавое месиво, рядом медленно увеличивалась лужа крови. Вокруг стонали четыре раненых комендора.
Дико вскрикнув, Володя бросился на мостик. По дороге он встретил матросов с носилками и доктора Франковского, но не остановился. Он знал, что для Андрея все кончено.
Увидев его залитое слезами лицо, Баранов понял, что случилось нечто ужасное.
— Андрей убит, — по-детски всхлипывая, лепетал Владимир, — Константин Давыдович тоже, четверо матросов ранены, вельбот разбит…
— А орудия? — страшным голосом спросил Баранов.
— Одно разбито, два целы, — ответил Володя, отвернувшись от командира, схватился за перила мостика и зарыдал. Рука Баранова легла на плечо Володи и стиснула его.
— Не время плакать, юнкер, — услышал Володя суровый, но полный сочувствия голос. — Вы и я, все на «Весте» в любую минуту можем разделить судьбу вашего брата и Чернова. А нам надо выжить и отомстить за них! Отправляйтесь на бак и передайте лейтенанту Кроткову приказ перейти с четырьмя комендорами из его расчета на ретирадную батарею. По дороге пригласите на мостик старшего офицера. Пусть вызовет стрелков на палубу и троих, самых лучших, возьмет с собой сюда.
Слова Баранова вернули Владимира к действительности. Он посмотрел на броненосец, даже на глаз было видно, что он приблизился саженей на 400. И вдруг вспомнил:
— Николай Михайлович, от последнего залпа бомба попала турку в корму, я видел тучу обломков.
— Молодец, — похвалил Баранов, — а теперь бегом на бак!
Старший Перелешин уже окончил блиндирование машины тюфяками и скоро явился на мостик с тремя стрелками. Одновременно вдоль бортов рассыпались матросы с ружьями — им было приказано целить в амбразуры казематов броненосца, откуда высовывались, как было видно в бинокль, красные фески. На юте Кротков и Рожественский заряжали и вручную наводили две оставшиеся невредимыми мортиры.
Над настилом мостика показалась голова боцмана Власова. Почтительно сняв шапку, он подошел к старшему офицеру и, посмотрев на рулевых у штурвала, явно конфузясь, произнес:
— Ваше благородие, дозвольте сказать два слова на ушко?
Перелешин склонился к нему.
— Что, большая пробоина? — спросил он взволнованно.
— Никак нет, ваше благородие, но небольшой пожар аккурат над пороховым и бомбовым погребами на юте. Турецкий снаряд — он наполовину вверху, а наполовину под палубой взорвался.
— Никому не говорил?
— Вот-те крест, — истово перекрестился Власов.
Перелешин торопливо пересказал новость Баранову.
— Владимир Платонович, придется вам это взять на себя. Захватите всех свободных офицеров, кроме минных — они, боюсь, нам понадобятся. Возьмите мичмана Петрова и гардемарина Казнакова. А чем заняты волонтеры?
— Господа Джевецкий и Мельников с переводчиком Спиропуло наряжены в команду для подачи снарядов к баковой батарее.
— И Спиропуло там? Молодец! Захватите всех с собой, сейчас на баке делать нечего.
Перелешин побежал вниз по трапу, Володя было кинулся за ним, но Баранов остановил его:
— Останьтесь, вы мне понадобитесь.
Опять над палубой разорвались две гранаты, юнкер увидел издали, как вздрогнула спина лейтенанта Кроткова, занятого вращением маховика наводки мортиры, как он левой рукой сделал жест, как бы желая ее почесать, а потом провел по волосам. Правой он при этом продолжал вращать маховик. После Володя узнал, что в этот момент семнадцать дробин впились лейтенанту в тело, а близким разрывом опалило волосы. Рожественский рассказывал потом, как англоман Аполлон Кротков наводил мортиру и сквозь стиснутые от боли зубы проклинал по-английски «английских свиней» на неприятельском броненосце.
Враг находился в это время в позиции, удобной для залпа из правого бортового каземата, но не стрелял, а стал разворачиваться, направляя на цель носовое орудие.
— Вы были правы, юнкер, — повеселев, сказал Баранов. — Одна бомба попала, но не в корму, а в правый каземат — этим орудиям уже больше не стрелять и их комендорам тоже!
Володя взял у сигнальщика подзорную трубу и направил на броненосец. С виду каземат был совершенно цел, но молчал.
«Бомба пробила ему крышу»,- догадался юнкер. Его внимание привлек солнечный зайчик на неприятельском мостике. Напрягши зрение, он разглядел два синих мундира у сверкающего бликами аппарата и поодаль — красное пятнышко турецкой фески.
— Николай Михайлович, — доложил он Баранову, — вижу одного турка и двух англичан у дальномера!
